"Если..."

Дмитрий Федюшин

 

Падение в реку Карцер

 

 

1

 

­– Как вы думаете, когда начнется падение?

– Откуда ж мне знать, – нехотя ответил я. – Да и как-то странно вы задаете вопрос. Когда сбросят со скалы, тогда и начнется.

Вопрошающий хмыкнул и погрузился в себя.

Мы сидели в массивных кожаных креслах, повернутых друг к другу на сорок пять градусов. Перед нами был роскошный камин, стилизованный под старину и покрытый замысловатыми узорами. В нем мерно горело пламя, почти как настоящее. Даже тепло и запах от него исходили. Я как-то видел подобный камин у одного богача. Они хороши тем, что избавляют хозяина от необходимости следить за огнем и подбрасывать дрова.

На каминной полке стояла необычная картина. Внизу на ней был изображен маленький человек, опутанный цепями. Концов этих цепей было много, и они тянулись вверх к различным предметам. К машине – серебристому кабриолету, к женщине в вечернем платье – гротескно прорисованной в профиль, с большой грудью и выпирающим задом. К домику в американском стиле, к логотипу в виде блестящей подковы, к трибуне для выступающего с речью (скорее всего это была трибуна). Было еще несколько предметов или символов мне непонятных. Цепи обвязывали каждый из них, как и человека. Но они находились сверху, а значит, могли характеризовать не только вещи, владеющие беднягой, но и стремление к ним. Фон внизу был темно-синий, почти черный, к верху же он светлел, наполняясь небесной голубизной.

Я не большой знаток живописи, но все же немного разбираюсь и мне показалось, что эта картина не на своем месте. По фильмам про старое время я помню, что обычно над камином вешали натюрморт, или лордов на охоте, или женщину в красивом наряде. В крайнем случае пейзаж, но в основном что-нибудь бытовое, олицетворяющее достаток и благополучие. Данная же картина словно была наперекор, насмехалась над всем этим.

– Просто я надеялся, может, вам намекнули – сколько вы здесь пробудете, – снова заговорил мой сокамерник.

Он явно хотел общения, видно, ему было в тягость сидеть в тишине. Но я не желал ни с кем болтать, особенно сейчас. Я покачал головой.

– Ясно… Мне тоже ничего не сказали, хоть я и спрашивал их прямо. А один на медосмотре даже пошутил – говорит «может час, а может год».

– Ну точно не год, – отозвался я.

– Да, держать нас тут целый год было бы глупо. Это ж кормить надо. Хотя могут и голодом поморить.

– Не думаю, – ответил я.

Сокамерник посмотрел на меня вопросительно. Его смокинг, хоть и сидел на нем как влитой, плохо сочетался с его щетинистым, землистым лицом.

– Вряд ли это входит в эксперимент, – продолжал я. – Мы же можем пожелать, чего угодно, так вот и еду можем получить – какую захотим.

Опять встрял в разговор. Так всегда, нет бы помолчать, пока собеседнику не дойдет, что я не хочу общаться. Но я очень легко вовлекаюсь.

– Да, наверно вы правы. – Мужчина в смокинге сложил руки на груди. – Я здесь уже почти два дня… Меня, кстати, Виктор зовут.

Я пожал его протянутую руку.

– Женя.

– Женя… – начал он доверительным тоном. – Можно на «ты»?

– Конечно, – автоматически ответил я.

– Скажи, как ты думаешь – что у них действительно на уме? Зачем давать перед смертью такие неограниченные возможности?

– Ну почему неограниченные? Мы не можем выйти за пределы этой комнаты. – Я поднял руку, указывая на стены в светло-зеленых обоях и белый потолок.

Помещение было обставлено шикарной старинной мебелью, которая вполне гармонировала с камином. Здесь не возникало ощущения, что ты в камере или больнице, скорее ты чувствовал себя персонажем фильма про викторианскую Англию.

– Да, но все-таки… – продолжал Виктор. – В чем смысл?

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Но я уверен, что наша судьба никого не волнует, мы здесь пешки. Они утверждают, что это на благо человечества, но цифровые воротилы всегда так говорят. Думаю, ребята просто испытывают новую технологию, чтобы потом ее продавать. «Комната желаний»…

Я фыркнул и покачал головой. Затем добавил:

– Экспериментировать на обычных людях им, похоже, запретили, вот они и используют заключенных.  

На некоторое время мы замолчали. Повисла густая тишина, она обволакивала меня, и я чувствовал себя спокойно. Не хотел ни о чем думать, но вдруг меня подстегнул интерес и я первый заговорил:

– Ты сказал, что здесь уже два дня. Пробовал какие-то желания?

Виктор оторвался от созерцания лацканов своего смокинга и посмотрел на меня с таинственной улыбкой.

– Пробовал. Но я не скажу – какие именно, это личное.

В таком довольном облике его, словно выточенное топором лицо можно назвать даже приятным. Маленькие глаза заговорщицки блестели из-под массивных надбровных дуг.

– Хотя вот одно ты видишь – этот смокинг. Захотел одеться под стать обстановке. И вообще, я всегда любил антиквариат.

– Да, я тоже, – кивнул я с улыбкой и огляделся. – Честно сказать, я удивился, что у них все так красиво обставлено. Кажется, что попал в прошлое.

Затем я присмотрелся к смокингу.

– Выглядит, как настоящий.

Виктор опустил взгляд на свою одежду.

– Он и есть настоящий. Вот, пощупай. – Он протянул мне рукав.

Я приподнялся с кресла и ощупал черную бархатистую материю. Никогда в жизни не трогал смокинг, но чувство реальности мне подсказывало, что это он самый.

– Да, – согласился я, опускаясь в кресло. – Но как им это удалось? То есть… доставить смокинг дело нехитрое, но откуда они знали, что ты именно его загадаешь? Быстро они справились?

– За пару минут. И он настоящий! Не важно, каким образом и из чего его сделали – пошили на фабрике или воссоздали с помощью компьютера. Важно, что он есть. Ты же знаешь, что понятия искусственности и подлинности в наш век сильно размыты. Подлинным становится то, что мы таковым считаем. И они действительно могут создать, что угодно. – Он многозначительно кивнул. – Поверь, я в этом убедился. А раз это так, то какая разница – как им это удается. Впрочем, ты можешь сам проверить, загадай что-нибудь. Чего бы ты хотел?

– Женщину, – мигом отозвался я.

Этот ответ молниеносно пришел мне в голову, значит, он искренний.

– Так давай. Выбирай любую. – Виктор развел руками и удовлетворенно хихикнул.

Я представил всю широту возможностей – от бывшей жены и разных знакомых до актрис и знаменитостей. Правда, загадывать бывшую жену было бы глупо. Хоть, когда я вспоминал нашу близость, то временами все еще хотел ее, все-таки с ней я уже бывал в постели. Куда ценнее новый опыт. Но, с другой стороны, кого бы я не пожелал, эти женщины будут не настоящими, кто бы что не говорил. И я тут же почувствую фальшь, потому что знал их лично. Тут не выйдет так просто, как с одеждой… Тогда разумнее всего переспать с актрисой, с ней я не замечу подмены.

– А где же будешь ты? – спросил я Виктора.

– Не знаю… Я могу посидеть в кресле, спиной к кровати. Обещаю не подглядывать. – Он подмигнул.

Я встал и прошелся вдоль стены, у которой стоял деревянный комод с бронзовыми ручками в виде голов льва. Массивный и роскошный, но назначение его здесь непонятно.

Чуть в стороне от комода висела еще одна картина. На ней был со спины изображен человек, падающий в какой-то резервуар со стальными стенами, покрытыми ржавчиной. Металлические листы уходили вниз, за пределы видимости, и соединялись заклепками, как в древних строениях. Сверху, на краю резервуара, за забором стоял маленький силуэт человека с зонтиком. За ним в однородную массу сливались другие люди с черными зонтами. Все они смотрели на падающего. Вдали виднелись контуры высоких зданий такого же стального цвета. Небо было тусклым, грязно-желтым, сам воздух, казалось, пропитался его оттенком. Шел дождь.

Это был застывший миг полного краха. И судя по акценту, именно выделяющийся из толпы силуэт столкнул этого человека в резервуар. Картина явно перекликалась с легендой о падении в реку Карцер, только антураж был другой.

Я оторвался от созерцания, обернулся к кровати, что стояла напротив комода, и представил себя с женщиной, лежащих на ней в паре метров за креслом. Представил, как мой сокамерник сидит, улыбается и слышит все наши звуки. И подумал, что такая обстановка приведет меня скорее к конфузу, чем к возбуждению. К тому же секс с ней, скорее всего, будет похож на секс с роботом из публичного дома. Наверняка это и будет робот, который просто меняет внешность. Когда-то давно я слышал, что такие игрушки разрабатываются, возможно, они уже есть. Но такого я не хочу. Нет, я не принадлежу к ярым противникам робосексуалов, но желания пробовать у меня никогда не возникало. Потому я махнул рукой и сказал:  

– Ладно, от этого я пока воздержусь.

Виктор сидел вполоборота и растерянно смотрел на меня.

– Жень, ты же знаешь, что я не могу никуда деваться, – посетовал он. – Не буду же я в туалете сидеть.

Он махнул рукой в сторону белого современного унитаза рядом с такой же душевой и раковиной. Все это компактно расположилось в противоположном углу комнаты и скрывалось за перегородкой из мутного стекла.

Я вздохнул, подошел к своему креслу и положил руки на спинку.

– А давай лучше выпьем, – сказал я. – Хорошего коньяку.

Это прямо волшебство какое-то! Виктор написал запрос в планшете, как в приложении по доставке еды. И через пять минут заказ не принес курьер, нет, он просто возник перед нами на журнальном столике, словно все время здесь и стоял. Я с осторожностью и трепетом первооткрывателя откупорил душистый напиток. На закуску мы заказали много сыра и хамона. Всегда мечтал объесться этим досыта. Судя по уникальности доставки, еду тоже произвел компьютер. А может ее телепортировали из местной кухни?.. Но я не стал томиться в догадках, если честно – никогда не интересовался, как работают технологии. Главное, что на вкус она была нормальная. А бокалы были настолько чистые, что мои руки на фоне их показалась мне очень грязными.

– За что будем пить? – спросил Виктор.

Он уже держал свою порцию наготове, пока я мыл руки в раковине.

– Даже не знаю… за что можно выпить в нашем положении, – сказал я, возвращаясь.

– Хм… а за что ты пил в обычной жизни?

Я на секунду задумался. В голове пронеслись какие-то банальности, совершенно бессмысленные теперь, и я раздраженно ответил:

– Давай обойдемся без тостов.

Я плюхнулся в кресло и взял бокал. Вдохнул букет, но он почему-то не вызвал у меня никакого предвкушения.

Виктор усмехнулся.

– Ладно, тогда будем честны друг перед другом. Выпьем за то, чтобы смерть пришла попозже, и мы сполна насладились нашими возможностями.

Звон бокалов и мы пьем. Коньяк вроде хороший, но я опять-таки не ощутил удовольствия. Виктор же напротив смаковал. После пары глотков и кусочка хамона на лице его застыло удовлетворенное выражение.  

– Знаешь, я тут подумал… – Он пережевывал. – Кстати, еще 50 лет назад, когда люди активно строили гуманистическое общество, смертная казнь воспринималась дикостью. И только недавно в ряде стран сообразили, что поддерживать гуманизм можно эффективней, если люди станут бояться быть не гуманными. Некоторым народам просто сложнее адаптироваться под новые традиции из-за менталитета и старых установок, с которых переход был слишком резкий. Мы как раз такой народ. Но к чему это я?.. – Виктор застыл, копаясь в собственном рое мыслей. – Ага… А вот раньше, когда смертная казнь была еще популярна, существовала традиция, по которой осужденным разрешалось последнее желание. Например, хороший ужин. – Он повел рукой в сторону нашей еды. ­– Так вот, может, у нас это то же самое, только в умноженном масштабе? По крайней мере, почему бы так это не воспринимать?

Во время разговора Виктор причмокивал. Похоже, кусок мяса застрял у него в зубе, и он тщетно пытался достать его языком.

Мне вдруг стало противно от его самодовольства. Он сидел тут в своем смокинге, среди мебели богатых поместий девятнадцатого века, и разглагольствовал, словно все это была какая-то игра. Словно это было шоу, а он вдруг заделался его ведущим. Смерть ему была побоку, он не чувствовал ее привкуса. Единственное, что его сейчас занимало – это привкус хамона и коньяка. Но… почему я так не могу? Действительно, чего кичиться и создавать из этого романтическую трагедию, когда все, что от меня требуется – это просто расслабиться и насладиться «данными мне возможностями»?

– Женя, давай по второй, – нарушил тишину Виктор.

Я налил нам обоим, поднял бокал и произнес:

– За обращение.

– Что-что?

– За то, чтобы перед смертью мы обратились в тех, кем хотим быть.

– А-а, – понимающе кивнул собеседник. – Здесь ты можешь быть, кем захочешь.

Я выпил, вторая порция показалась насыщенней первой.

– Кем захочешь – это да, но я имею ввиду, чтобы стать самим собой. Хотя бы перед смертью, – сказал я.

Виктор откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. Снисходительно улыбнулся, во взгляде сквозило пренебрежением.

– Ага, опять эти тщеславные мысли, – сказал он. – Бежать в будущее от теперешнего, стремиться к новым, наивным версиям себя. Эти иллюзии так чисты и прекрасны в своей дальней перспективе. Но все это от неспособности принять действительность.

Я опешил.

– Мне кажется, ты вообще не понял, о чем я говорил, – промолвил я, все еще держа в руке пустой бокал.

– Да нет, все я отлично понял, – сказал Виктор и продолжил мягко, будто пытался втолковать что-то туповатому ученику. – Вот ты говоришь, что хочешь стать самим собой, кто-то жаждет стать новым я, улучшенной версией себя. Твой вариант поинтересней, но, по сути, они – одно и то же. Основа тут в самом стремлении, как неотъемлемой части человеческой сущности. В этом побеге в будущее, желании лучшей жизни и воздушных замков. Но разве сейчас передо мной сидишь не сам ты – со всеми своими изъянами и слабостями, несовершенством и парадоксами натуры? Это же и есть ты – настоящий, здесь, в этот момент… Или ты думаешь, что все эти наслоения – притворство, несоответствия – лишь шелуха, а истинный ты, словно эмбрион в банке, законсервирован где-то в глубине тебя и ждет удобного случая, чтобы показаться?! Чушь это все! В любой момент жизни мы являемся самими собой. И все наши недостатки, странности и противоречия – это и есть наша целостность, но без идеализирования. А принятие себя во всей многогранности ведет к непосредственному принятию реальности, к принятию «теперь». И тогда становятся необязательными воздушные замки будущего.

Виктор замолчал. Я удивился, как ему удалось говорить так ровно и слаженно, при этом не теряя высокопарность речи. В определенный момент во мне начала подыматься злость. Неужели этот парень решил меня жизни учить? А он немногим старше меня. Но я дал ему закончить и теперь не мог ничего сказать. В его словах был смысл. Принятие – вот, что мне сейчас нужно, все остальное уже неважно.

– Ты что какой-то профессор? – спросил я.

Вопрос прозвучал довольно грубо, хотя у меня уже пропал воинственный настрой.

– Да. Я был преподавателем истории в университете. – Он сложил ладони домиком на коленях, под стать своего образа.

Я налил нам еще коньяку.

– Как же так получилось, что ты оказался здесь? – спросил я, подавая ему бокал.

Мой жест был очень интеллигентным. Я будто сам заразился его манерами, стал проникаться общей атмосферой.

– О, моя история так банальна, что мне аж противно, – сказал Виктор. – Она столько раз повторялась в разных веках, проигрывалась в разных сюжетах…

Он запнулся и опустил взгляд на свои лакированные туфли. Затем мы выпили, на этот раз без тоста, и он продолжил:

– Ну что ж, с чего начать?.. У меня был роман на стороне с одной молодой девушкой. Она недолго была моей студенткой, потом перевелась в другой университет. Но нашу связь это не оборвало и все было в общем-то хорошо. Я все гадал – что же она во мне нашла? Может, состоятельность и статус, а может, душу и мудрость… Но проводили мы время очень неплохо. – Виктор лукаво усмехнулся. – Однако, как всегда бывает в таких историях – все рухнуло, идиллия длилась недолго. Еще Шекспир говорил: «У бурных чувств неистовый конец». Так вот, однажды жена чуть не уличила меня в измене. Я чудом выкрутился и решил, что пора покончить с этим. Пойми меня правильно – я любил жену. Хотя по правде сказать – еще больше я любил свою репутацию, свою размеренную жизнь… Но эта девушка – ее звали Марго – не хотела ничего завершать. Она всегда была немного истеричной, но тут полностью слетела с катушек. Угрожала, что покончит с собой, что все расскажет моей жене, что отправит всем преподавателям и студентам фотографии нас в постели – она любила делать такие фото, они у нее хранились в особой папке, и я конечно же сглупил, что позволил это… Еще она говорила, что убьет меня… И делала это не из сильных чувств, разъедавших ее изнутри, а из вредности. Опять-таки из-за тщеславной привычки контролировать все, с чем она контактирует. Из-за неспособности смириться с вольностью тех, кто, казалось, ей принадлежит – вот, что разъедало ее.

Виктор замолчал на некоторое время и стал потирать запястье. Я обновил наши бокалы и без слов предложил ему. На этот раз мы даже не чокались, он лишь кивнул и залпом выпил. И продолжал молчать, разглядывая пустой бокал невидящими глазами.

– И что было дальше? – наконец спросил я.

– Ты ведь уже догадался, – вздохнул Виктор.

– Догадался. Но я не люблю бежать впереди поезда. Особенно, если я заплатил за билет. К тому же я не знаю – как это произошло.

Мой сокамерник направил взгляд в сторону камина, но смотрел так, будто перед ним раскинулись невообразимые дали.

– Я убил ее. Но сделал это случайно, в порыве гнева. В смысле – это не было хладнокровно спланированное убийство… И в итоге потерял не только жену, репутацию и свой образ жизни, но и оказался здесь.

Он снова притих, рассматривая картину на каминной полке. Затем поднялся и подошел к ней поближе. Наверно, пытался отвлечь себя от темных мыслей.

Я редко испытываю сострадание к людям. И хоть я никогда и никому в этом бы не признался – в глубине души мне даже нравится наблюдать их мучения. Но сейчас, слушая историю этого человека, я неожиданно проникся к нему. Возможно, это было чувство общности перед гибелью, а может, это был коньяк. Но я смотрел на его крупную ссутуленную фигуру и меня обуял внезапный порыв – мне захотелось подойти и по-товарищески обнять его. Да, наверно это все же коньяк. Он расслабил меня, и я впервые за долгое время почувствовал себя сравнительно хорошо.  

Виктор стал прохаживаться взад-вперед возле камина, заложив руки за спину, и продолжил:

 – Что ж, как я и говорил, история эта очень банальна. Убийство на почве страсти. Но это лишь при поверхностном рассмотрении. В ней есть много деталей, которые делают ее уникальной, лично моей.

После мы долго молчали. Виктор вернулся в свое кресло, стал хватать тонко нарезанный сыр и хамон, жевал вперемешку. Кусок сыра упал на его безупречные брюки, он небрежно смахнул его на пол. Мы еще выпили. Я все ждал, когда он задаст мне встречный вопрос, но собеседник долго выдерживал паузу. Наконец он заговорил:

– Теперь твоя очередь рассказывать историю.

Мне не очень хотелось с ним делиться, все-таки я впервые его вижу. Момент сентиментальной близости прошел.

– У меня она не такая интересная, все произошло быстро, – ответил я. – Я шел по улице в центре – поздно возвращался домой из гостей – и ко мне вдруг прицепился один парень. Как я потом узнал, он перся из какого-то клуба. Он был пьяный в стельку, стал нести какую-то чушь, потом вдруг взбесился и достал нож. Ты ж знаешь, как быстро меняется настроение у таких ребят… В общем, мне пришлось защищаться и в драке так получилось, что я убил его… Я его сильно порезал… от страха конечно, – я запнулся, подбирая слова. – Короче, это было убийство из самозащиты, но мне не повезло. Этот парень оказался сыном одной большой шишки из политики. И конечно, они все так обставили, будто я на него напал. Пытались даже приписать мне политические мотивы, но эта версия быстро лопнула, потому что под ней не было оснований. Тогда стали тянуть в сторону того, что я псих… Вот так все и вышло, – закончил я, разведя руками.

– А как им удалось доказать, что ты псих? – спросил Виктор.

– Они не доказали. Но меня это не спасло. – Я помедлил. – Они не утверждали, что я вообще был сумасшедшим, тогда бы меня отправили в психушку, а не приговорили к смертной казни. К тому же все видели, что я нормальный. Осознаю происходящее, не выдумываю каких-то безумных версий. Нет, их объяснение строилось на неожиданном нервном расстройстве. – Далее я сделал глумливый тон: – Типа, все мы можем взорваться. Во всех нас сидит что-то темное и жестокое, и на протяжении жизни мы это сдерживаем в себе, и можем даже не подозревать, и так далее… Просто потому, что не могли ничего другого придумать.

– И им удалось убедить в этом суд? – удивился Виктор.

Я махнул рукой.

– У них глубокие карманы, туда и весь суд поместился.

Виктор хмыкнул с задумчивым видом. После долгой паузы сказал:

– Да уж, вот так – одна случайность и жизнь сломана. Получается, что оба мы пострадали из-за других людей, которых случайно убили.

Я посмотрел на иллюзорные языки пламени в камине и слабо усмехнулся. Мне не очень понравилось такое сравнение наших ситуаций, но я ничего не сказал. На этот раз Виктор предложил выпить. Когда наши бокалы наполнились, он поднял свой и произнес:

– За то, чтобы прошлое не ранило нас, а наполняло силами.

Похоже, мой собеседник любит пофилософствовать. Ну что ж, это лучше, чем если бы он болтал лишь о том, как набил кому-нибудь морду или где-то что-то стырил, как мой предыдущий сокамерник. Хотя в идеале было бы сидеть с молчаливым соседом.

Вскорости мы допили коньяк, под конец налегли на закуску, и меня разморило. Я опьянел, потому что давно не пил, и захотел прилечь. Непонятно – день сейчас или ночь, комната была без окон, а телефоны заключенным запрещалось иметь. Может, это часть эксперимента – чтобы мы не знали, сколько прошло времени, чтобы оказались полностью отрезаны от прошлой жизни и остались наедине со своими желаниями.

У стены, невдалеке от комода стояли часы – высокие старинные. Но находились здесь скорее для декора, потому что стрелки их застыли на двенадцати и не двигались с тех пор, как я сюда попал.

Дверей здесь тоже не было, и я не помню, как оказался в этой комнате. Мне ввели снотворное, сказав, что путь в нее сверхсекретный. Очнулся я уже в кресле. Также они заявили, что искать потайной выход, в надежде сбежать – это глупейшее занятие. Во-первых – я его никогда не найду, во-вторых – потрачу драгоценное время, отпущенное на приятные вещи. А даже, если случится чудо, выход этот так запечатан, что я никакими силами не смогу его открыть, потому что любые желания, загаданные в комнате, не имеют на него влияния.

Я без всякого стеснения разделся до трусов. Сперва хотел сложить свою тюремную форму в комод, но после раздумал и бросил ее прямо на пол. Долой эту рухлядь, надо и себе что-нибудь заказать, подходящее к обстановке, например, фрак или сюртук. И еще цилиндр – вещи не из моей эпохи, которые я никогда в жизни не надевал.

Я лег на кровать и укрылся белоснежным одеялом. На фоне его мое тело показалось мне очень смуглым. В захмелевшем мозгу проскользнула мысль:

«А еще называем себя белыми…»

Это была массивная двуспальная кровать с ажурными металлическими спинками. По их углам тоже красовались бронзовые головы животных, только тут это были волки, оскалившие пасть.

Виктор снял смокинг и брюки, и повесил их в шкаф. Дверцы его были покрыты округлыми золотистыми узорами. Подошел к кровати с противоположной стороны и стал медленно расстегивать белую рубашку. Я сначала лег на бок, спиной к нему, но затем обернулся и спросил с угрозой:

– Ты ж часом не из тех ребят?

Виктор усмехнулся так, словно его не оскорбили, а сделали комплимент.

– Женя, здесь я могу получить любую женщину, какую только захочу, потому зачем мне ты.

Я с облегчением рассмеялся. Не хватало еще перед смертью такого сюрприза.

Виктор потушил свет и только огонь в камине, скрываясь за креслами от моего взгляда, играл тенями на потолке. Вскорости я уснул.

 

 

2

 

«Здесь я могу получить любую женщину, какую только захочу»

Эти слова Виктора снова прозвучали в моей голове и я проснулся. Обстановка в комнате ничуть не поменялась, потому совершенно непонятно – сколько прошло времени. Виктор рядом тихо похрапывал. Я чувствовал, что выспался, но когда пошевелился, ощутил небольшое давление на голову и понял, что это похмелье. Скорее всего, я проспал немного часов и решил еще некоторое время просто полежать.

Мысленно я вернулся к фразе Виктора. Он прав, действительно любую. Мне дана такая удивительная привилегия, и неизвестно, когда мой срок истечет и эту привилегию у меня отнимут. Это может произойти, когда угодно и лучше не мешкать. Подумать только, я могу исполнить любое свое желание, а вместо этого трачу время на попойку с сокамерником. Как всегда в своей жизни, стараюсь довольствоваться малым, вместо того, чтобы стремиться к большему. Я вспомнил вчерашние беседы, как я рассказал свою историю и поморщился от неожиданно уколовшего стыда. Но это был похмельный стыд, не имевший объективных причин.

С минуту я лежал, ни о чем не думая и наблюдая за пляской теней на потолке, а после в голову полезли мысли о сексе. Как часто бывает с похмелья, я сразу возбудился. Перед глазами возникли постельные сцены – особо запомнившиеся моменты с несколькими женщинами, с которыми я был очень давно. И я почувствовал жуткое томление во всем теле. Настолько сильное, что я был уже не в состоянии его отогнать. И плевать, что это будет робосексуализм, если это будет похоже на реальность. Но нужно воспользоваться ситуацией, пока Виктор спит. Может, мне повезет, и он не проснется раньше времени.

Я встал и быстро пошел к камину. Взял в руки планшет с журнального столика, уселся в кресло и задумался – какую женщину все-таки выбрать. Сперва передо мной встало обилие вариантов, но я немедля отсек старых знакомых, даже тех, кого в одно время сильно хотел. Как и раньше, я остановился на знаменитостях, но и их было вдоволь в моем списке желаний, так что я растерялся. После пары минут наверно приятнейших в моей жизни размышлений, я выбрал Дженнифер Сатерен – американскую актрису начала двадцать первого века. В молодости очень милую и красивую на любых фотографиях, которые я видел, даже без макияжа. И хоть она умерла несколько лет назад, будучи старой, я предпочел ее некоторым современным претенденткам, потому что встреча с ней в реальном мире вообще невозможна. А с ныне живущими есть хотя бы шанс один из миллиона.

Я написал запрос в планшете.

«Какой она должна быть?» – спросила программа.

«Пусть она будет собой, но у нее будет страсть ко мне» ­– написал я и мое сердце заколотилось быстрее.

«Она понимает, что происходит и где она находится?»

Я представил, как Дженнифер с томной улыбкой говорит: «Я пришла утолить твое последнее желание» и решил, что не хочу так.

«Нет, пусть это будет романтический вечер. Она не знает – где она, не знает – кто я, но ее это не волнует»    

Затем последовал ряд технических вопросов: сколько ей лет, какая на ней одежда и так далее. Еще я заказал бутылку вина и клубники, как это не банально. И толстый мягкий ковер, чтобы мы легли на него перед камином. Программа сказала ждать около десяти минут.

Я себе места не находил, в голове прокручивались разные сценарии развития событий. Я ходил из угла в угол возле камина, но заставил себя сесть в кресло и успокоиться. В первую очередь, чтобы не разбудить Виктора, да и нервы мне совсем ни к чему перед этим делом. Я посмотрел на свои руки и увидел, что их бьет мелкая дрожь. Попытался ровно дышать и вдруг заметил, что сижу в одних трусах! Я совсем забыл заказать одежду, но уже точно не успею. Я оглядел свое тело – оно стало бледным и хилым за несколько месяцев тюрьмы – и понял, что встречать Дженнифер Сатерен в таком виде не годится. Медленно подкрался к кровати и подобрал с пола свою серую тенниску из грубой ткани и такие же брюки. Взглянул на Виктора – он перевернулся на бок, спиной к камину и уже не храпел. Что ж, даже если мой сокамерник проснулся, то он человек воспитанный и сделает вид, что спит. Сам-то наверняка уже порезвился с девчонкой, пока меня не было, может, и не с одной.           

Я вернулся к креслу, тихо оделся и вдруг подумал, что не сходил в душ. Привычка мыться перед сексом была для меня такой же естественной, как ходить в туалет перед сном, когда я был на свободе. Я посмотрел в сторону душевой. Нет, шум воды точно разбудит Виктора. Да и чего я так переживаю, эта барышня не настоящая, ей абсолютно наплевать. Притом я помылся и мне выдали чистое белье менее, чем сутки назад, в перерывах между тестами.

Я сел и стал ждать, руки уже не тряслись. Спохватился, что забыл указать язык общения – чтобы Дженнифер говорила по-русски, а то мое владение английским на крайне низком уровне. Но они это наверняка учли, не зря же я проходил все эти тесты. Они знают обо мне все.

Через пару минут она возникла у меня за спиной. Медленно подошла и положила руку на кресло. Я обернулся, она мягко улыбнулась. Ее кожа казалась матовой в неверном свете искусственного огня. Загадка – как она проникла в комнату – занимала меня не больше секунды.

– Привет, – сказала Дженнифер.

По-моему, ее голос звучал точно так же, как дубляж в фильмах с ее участием. Но я не уверен, все-таки я видел их очень давно.

– Привет, – ответил я и поднялся с кресла.

На Дженнифер была черная майка, обтягивающая грудь, поверх нее розово-сиреневая дамская тенниска в клетку и облегающие синие джинсы. Этот наряд уже давно не в моде и в нем мало женственности, но на ней он смотрелся изящно. Именно так она выглядела в одном фильме, где была еще совсем молодая.

Что ж, даже если это был робот, цифровые воротилы достигли невероятных высот в данной технологии. Ни одна мелочь в ее внешности не выдавала этого. В публичном доме, возле которого мне случалось проходить, робопроститутки выглядели не настоящими. Кожа, глаза – все было неестественным. Здесь же передо мной стоял живой человек, и только знание предыстории – как она сюда попала – заставляло в этом усомниться.

Я джентельменским жестом предложил ей сесть в мое кресло. Словно хотел поддержать иллюзию, что мы в прошлом, хотя я знаю, что в ее время подобные манеры уже не были в ходу. Они родом из более ранних эпох, откуда и окружающая меня мебель.

Она села, я застыл рядом. Просто уму непостижимо, что Дженнифер Сатерен тут, передо мной во плоти! Сидит и смотрит на меня своими голубыми глазами из-под светлых локонов волос.

Похоже, я долго вот так простоял, глазея на нее и забыв обо всем на свете. Дженнифер покосилась на бутылку, что стояла на полу возле ковра и спросила:

– У тебя есть вино?

– Что? – Я на секунду растерялся. – Ах да… вино.

Я нагнулся к бутылке и стал ее раскупоривать. Штопор лежал рядом. Посмотрел с этого ракурса на Дженнифер, ожидающую в кресле, и с улыбкой покачал головой, не веря в свое счастье. Я думал, что как только ее увижу, мне тут же захочется на нее наброситься. Но сейчас от шока у меня пересохло в горле и первым моим желанием было выпить. Потом я решил, что надо воспринимать ее, как обычную девушку, с которой у меня романтический вечер, ничего более. Иначе от напряжения я не смогу ни разговаривать, ни делать все остальное.

Я разлил вино по бокалам и подал один ей. Продолжая стоять на одном колене, я поднял свой и сказал:

­– Я рад, что ты навестила меня в моем новом доме.

Дженнифер небрежно огляделась и ответила:

– У тебя хорошо. И я рада здесь быть.

Насколько такой ответ можно считать правдоподобным?.. Ай, да ладно, не заморачивайся!

Мы тихо чокнулись и выпили.

– О, у меня еще есть клубника.

Я взял большую миску с крупными спелыми ягодами, поднялся и пристроился на подлокотник кресла рядом с ней. Второе кресло было слишком далеко для интимного общения. Взял одну ягоду и поднес к ее губам. Она посмотрела на меня исподлобья и нежно откусила ее, так что в пальцах у меня остался один росток. Я бесцеремонно бросил его в ту же миску и взял другой плод для себя.

Так мы и ели, иногда Дженнифер брала клубнику и подносила к моему рту. Один раз ягода оказалась слишком большой и я откусил половину, но она этого не ожидала и неуклюже уронила огрызок в тарелку. А после мило рассмеялась.

Было некое единение в этом процессе, в этом кормлении друг друга. Но я не знал, о чем с ней поговорить, Дженнифер тоже молчала. И в какой-то момент я ощутил натянутость, фальшивость происходящего. Это неудивительно, она ведь не живой человек. Но я отдернул себя от этих мыслей и решил полностью отдаться ситуации, потоку разворачивающихся событий.

Я обновил нам вино в бокалах. Дженнифер сделала медленный глоток, отвела бокал и томно посмотрела на меня. От выпивки губы ее стали алыми и ярко выделились на белокожем лице. Она слегка запрокинула голову, выставив вперед свой изящный волевой подбородок.

– Меня так расслабило, – сказала она.

Я усмехнулся и впервые при диалоге с женщиной я почувствовал, что могу ничего не отвечать. Могу вообще ничего не говорить, не ласкать ее уши бессмысленными словами, которые всегда мне давались с трудом. Да, романтический вечер, все это преддверие вышло не очень натурально. В жизни так не бывает, зато все получилось, как в мечте. А такое, если и возможно, то лишь однажды. Так почему тогда не продолжить мечтать, воплощать в реальность свои эротические грезы?

Я отпил вина и пристально посмотрел на нее. Дженнифер сидела с бокалом в руке, на лице ее играла легкая улыбка. На секунду мне показалось, что мы находимся за кулисами театра. Или в темной киностудии, среди декораций, будто все это могло произойти во внешнем мире.

Я отставил бокал на пол, поднялся и встал напротив нее. Нагнулся, запустил руку ей в волосы внизу затылка и поцеловал. Ее губы ответили на поцелуй. Затем я слега отодвинулся и заглянул ей в глаза. Она продолжала смотреть на меня исподлобья, а в ее улыбке появилось озорство.

«Это все нереально» – проскользнула у меня предательская мысль.

Но я мигом ее отогнал и отдался действиям. Влез в кресло рядом с Дженнифер и продолжил ее целовать. Вскоре она села на меня, сбросила тенниску, а затем и майку. Огонь в камине горел сзади нее, потому ее тело оставалось для меня в тени, лишь освещенное по контуру. После мы перешли на ковер, Дженнифер легла на него. И пока я стаскивал с нее джинсы и сам впопыхах раздевался, ее тело наконец предстало передо мной во всей красе. Оно было безупречным, как на 3D снимках девушек из Playboy, за исключением россыпи мелких родинок на левой груди и далее вниз к животу. Темные родинки ярко выделялись на белом теле, они были словно черные звезды на молочном небе. Но их наличие сделало Дженнифер настоящей для меня. Живой, а не куклой. У меня развеялось ощущение, что все это сон и фантазия, благодаря этой детали я почувствовал твердую почву реальности.

Даже если раньше нам удалось не разбудить Виктора, то во время нашего секса он наверняка проснулся, потому что Дженнифер не была тихой. К тому же мы разбили бокал, что стоял возле коврика – я случайно зацепил его ногой. Но мне на это уже было плевать.

Дженнифер была вполне страстной, ее руки часто обхватывали мою спину и сжимали предплечья. Она принимала активное участие в процессе. Порой закрывала глаза для полного погружения, а иногда смотрела так пристально, что это еще больше меня распаляло. Мои руки ощупывали все ее тело. Несколько раз я прижимал ее тонкую, изящную шею и наслаждался полным контролем над этой порхающей бабочкой, трепещущей в силках. Еще я закрывал ей рот ладонью, но не для того, чтобы заглушить ее громкие стоны, ласкавшие мне слух, а все с тем же желанием доминировать. Потом, уже стоя сзади, я так сильно сдавил ей талию с двух сторон, что Дженнифер неопределенно вскрикнула – то ли от боли, то ли от удовольствия. Я испугался, что переборщил и притянул ее спиной к себе, нежно обхватив грудь и шею. Стал покрывать ее поцелуями, как бы извиняясь. Но вскорости вернулся к прежней роли. Оставаясь в той же позиции, завел ее руки за спину и схватил за волосы, так что ей пришлось выгнуться.

Во время процесса у нее уже случилось несколько оргазмов, но, по-моему, самый яркий был вместе со мной. И как только все закончилось и туман наслаждения рассеялся, я подумал, что это слишком хорошо, именно поэтому – нереально. В жизни такие сочетания удаются очень редко и уж точно не с первого раза, когда люди еще не до конца друг друга чувствуют.

После секса мы еще минут десять просто лежали на ковре в обнимку и временами говорили милые банальности. Затем я спросил:

– Хочешь первая пойти в душ?

Она с улыбкой покачала головой.

– Я уже у себя схожу. Иди ты.

Я поцеловал ее, поднялся и направился к противоположной стене комнаты. Оглянулся на нее обнаженную, лежащую на ковре. Я шел полностью голый, но чего уже мне стесняться? В тюрьме мы мылись все вместе, и увидеть голым другого заключенного было нормальным явлением.

Лицо Виктора тонуло в темноте, потому что он продолжал лежать спиной к камину, и не понятно было – спит он еще или уже притворяется.

Я помылся. Возле меня на металлических штырях висело два полотенца, я не знал, каким пользовался Виктор и решил не вытираться. Открыл раздвижную стеклянную дверь и посмотрел в глубину комнаты. Когда стоишь в этом уголке современности и глядишь на всю эту викторианскую мебель, то действительно кажется, что попал в студию. А поскольку сейчас она в полумраке, то кажется, что она заброшена.  

Когда я вернулся, Дженнифер уже не было. Перед моими глазами предстал лишь пустой ковер, местами примятый нашими телами, и разбитый бокал возле него.

Я оделся в свою прежнюю форму и зажег свет. Подошел к Виктору, он продолжал делать вид, что спит. Лежал на боку, уткнувшись в одеяло.

– Можешь больше не притворяться, – сказал я, застегивая последние пуговицы на тенниске.

На лице его поползла улыбка, потом он открыл глаза. Перевернулся на спину, потянулся с блаженным видом и сказал:

– Не понимаю, о чем ты.

– Ага, конечно, – кивнул я и тоже не удержался от улыбки. – Давно ты проснулся?

Он пожал плечами.

– Только что.

Я покачал головой с притворным осуждением его лжи.

– А может, и вообще не спал, – лукаво заметил он. – Но не мог же я помешать тебе совершить задуманное, это было бы как-то не по-товарищески. Я ведь свое уже получил. Так что – какая разница?

 

 

3

 

Я прописал запрос в планшете, чтобы осколки от разбитого бокала исчезли. Лень было убирать, а раз есть такая возможность… Ковер я решил оставить. Во-первых, он вполне вписывался в интерьер, а во-вторых – сохранял волшебство пережитого.

Потом мы заказали еды и сели ждать. Коньяк тоже туда вписали. А почему бы и нет, это редкий случай – позволить себе выпивать и отдыхать с самого утра (если сейчас утро). К тому же неизвестно, когда эта вечеринка закончится.

Я все больше проникался дружескими чувствами к Виктору. Повезло мне с сокамерником, все-таки мне есть с кем сравнить. Этот хоть и болтлив, зато умен и высоко ценит мужскую солидарность.

Меня окутывали удовлетворение и гармония – редкое, давно забытое состояние. Даже мои движения стали плавными, но четкими, с конкретной целью. Я смотрел на свои руки и, казалось, что это руки моего отца. Что я двигаюсь, как он – человек, который всегда знал, что ему нужно, был спокоен и сдержан. К этим качествам я часто взывал, поскольку мне их не доставало. Мой отец много молчал, но видно было, что он это делает, потому что целостен сам по себе и контакты с другими людьми для него вторичное и не обязательное дополнение. А не так, как молчу я – от раздражения окружающими. Нет, я, к сожалению, унаследовал нервозность матери, вместе с ее бойким темпераментом и презрением к человеческим недостаткам. И это постоянно расшатывало все мои действия и начинания. Но не сейчас. Сейчас я целостен, как будто в меня влили столько животворной жидкости, что внутренние перегородки, из-за окутавшей их густоты, уже не способны расшатывать конструкцию.

Мы ели и пили, на этот раз в тишине. Время от времени я поглядывал на ковер и наслаждался послевкусием. Похоже, Виктор заметил, какое у меня хорошее, прямо-таки поэтическое настроение и решил не прерывать его. Проницательность – как часто этого не хватает у других людей. Он сказал только пару тостов: «за красоту женщин» и «за понимание своих желаний». Но они еще больше погрузили меня в мое состояние. Думаю, что его совершенством и длительностью, я в том числе обязан и Виктору – его чуткой реакции. Тем более поэтическое восприятие он во мне вызвал своим прежним поведением, своими речами и правильным настроем.

После завтрака я захмелел, растянулся в кресле и почувствовал, что меня клонит в сон. Засыпал я, витая в сладких грезах, но когда проснулся, боль в затекшей шее быстро вернула меня к реальности. Я встал немного пройтись и размять тело. Похоже, я задремал ненадолго, потому что Виктор до сих пор сидел с бокалом в руке и смаковал коньяк, глядя в камин.

­– Ну, чем займемся? Может, еще что-нибудь загадаем? – спросил он, не оборачиваясь.

Я бросил взгляд на спинку его кресла. Стоя напротив комода, провел пальцами по бронзовой ручке в виде головы льва, посмотрел на картину с падающим человеком.

– Надо что-нибудь необычное, – задумчиво сказал я. – Что-то такое, которое нам никогда не было доступно.

А в голове у меня вертелся по кругу один вопрос:

«Они действительно могут все?»

Виктор высунулся из-за кресла, не вставая, и лукаво улыбнулся.

– Я думаю, ты и девушку загадал недоступную. По крайней мере, я так делал.

Мы рассмеялись. Двое мужчин, которые прошли похожие приключения и понимают друг друга.

– Это да, но я имею ввиду что-то совсем уникальное. Недоступное никому из людей, – сказал я, неспешно возвращаясь к своему креслу. – Вот, например, мне всегда нравились муравьи. Каково это – быть таким быстрым и сильным, но при этом таким маленьким… Лазить по стенам или потолку…

Я начал фантазировать. Виктор уловил мою мысль и сказал:

– В таком случае было бы интересней стать птицей. Орлом, например… Ты еще и летаешь.

– Орлу здесь тесновато будет. Тем более по стенам они не лазят.

– Ну тогда мухой. Они и летают и скорость…

– Фу, мухи по говну ползают, – отозвался я. – Я не хочу ползти и думать, что у меня руки и ноги в дерьме.

Мой сокамерник засмеялся громко и открыто. Так смеются друзья теплыми вечерами, когда им хорошо и они под хмельком.

– Загадай тогда быть чистой мухой.

Я улыбнулся его шутке, но не смог полностью включиться в эту неожиданную веселость.

– Решено. Буду муравьем.

Я сел в кресло и потянулся к планшету. Взял его в руки, замешкал, посмотрел на Виктора.

– Как ты думаешь, это ни к чему плохому не приведет?

– В смысле? – удивился он.

– То есть… у них получиться?

– Ну, надо пробовать. Судя по тому, что говорил координатор – им все по плечу.

Я вспомнил координатора – тощего молодого парня в белом халате с очень длинным лицом. Он инструктировал меня по всем вопросам эксперимента и принимал результаты тестов. А еще постоянно откашливался, будто у него першило в горле. И я помню, как он перечислял мои будущие возможности и сказал:

«Также мы можем превратить вас в другое существо. Никаких ограничений»

Для него это был всего лишь сухой факт, произнесенный сухим голосом.

Я откинулся на спинку кресла.

– Главное, чтобы это не было опасно.

– А что тут опасного? – Виктор развел руками. – Если у них не выйдет, то они так и скажут, а если получится, то уже до конца. – Он внимательно посмотрел на меня. – Ты что боишься, что они превратят тебя в муравья, а назад вернуть не смогут?

– Типа того.

– Расслабься, я думаю, тут еще не такое выделывали… Тем более по контракту у нас указано, что если мы четко говорим желание, то они должны его так же и выполнить.

Я отмахнулся.

– Ой, какие там контракты со смертниками. Они ничего не стоят.

– Может и не стоят, но какой им от этого прок? Ты просто пропиши временной интервал – например, час быть муравьем, а после вернуться в прежний облик. И все. Да и я в любой момент могу загадать, чтобы ты снова стал человеком. Так что не переживай. – Пауза. – Я думаю, в этом суть эксперимента – исполнять желания… и смотреть на реакцию. Вряд ли здесь есть какой-то подвох. Уж точно они не затеяли все это ради того, чтобы под конец раздавить тебя каблуком, пока ты будешь муравьем.

Я размышлял.

– А вдруг случится какая-то неполадка, что-то пойдет не так?

Виктор пожал плечами.

– А что тебе терять?.. Зато умрешь не от падения в реку.

Я ярко вспомнил эту красивую легенду, красивее даже, чем картина на комоде. По сути, это была обычная смертная казнь, такая же, как электрический стул или расстрел. Но парень, который пришел ко мне в тюрьму и предложил участие в эксперименте, представил ее, как эстетическое действо.

Тебя приводят на высоченную скалу с завязанными глазами (мне так и не сказали – в какой части мира она находится). Снимают повязку, и ты видишь перед собой обрыв. Далеко-далеко внизу течет узкая стремительная река под названием Карцер (впервые о такой слышу, название похоже на немецкое). Впереди ничего не видно – ни солнца, ни противоположного берега. По бокам тоже. Все заслоняет облачная дымка, как рваная вата. Только выступ скалы и река внизу, словно вена, уносящая тебя из чистилища в преисподнюю. Палач толкает в спину и ты летишь с обрыва. Падать придется долго, и за это время ты успеешь переосмыслить всю свою жизнь.

По-моему, они поэтизируют. Я слышал, что на пороге смерти у человека проносится перед глазами вся жизнь. Но я уверен, что при таком падении у большинства от страха остановится сердце, как только они окажутся в свободном полете. И они не успеют ничего переосмыслить.

Я невольно представил себе эту ситуацию и у меня перехватило дыхание. Словно я уже падал, и от встречного ветра мне не хватало воздуха.

– Жень, ну так что? – спросил Виктор, вырвав меня из раздумий.

– Мне и вправду нечего терять, – ответил я и почувствовал, будто мое тело наэлектризовано.

Прописал запрос в планшете. Они спросили только – желаю ли я остаться со своим сознанием или хочу «мыслить» (если это можно так назвать), как среднестатистический муравей? Я боялся менять физический облик, а потерять разум так тем более, потому попросил остаться собой. Затем подумал – интересно, как им удастся сохранить мое сознание, изменив объем мозга? Они же не могут считать мою личность, сжать и заархивировать, как файл. Или могут? А что будет с моим телом, внутренними органами, сердцем? Куда они денутся на время эксперимента, неужели превратятся в органы муравья? Полостью преобразуются, а значит исчезнут.

Я ощупывал свою грудь и свои руки, словно видел собственное тело в последний раз и пытался запомнить его особенности. Доказать себе его существование.

На планшете долго сохранялось молчание. Затем последовал вопрос – каким видом муравьев я бы хотел быть? Как оказалось, их насчитывается около 14 тысяч видов.

Я растерялся. Потом написал:

«Обычным муравьем, каких очень много в наших лесах»

Пауза в несколько секунд, после ответ на экране:

«Хорошо, тогда рыжим лесным муравьем»

Я стал ждать. Виктор поставил допитый бокал на журнальный столик, встал с кресла и размялся.

– Правильно сделал, что решился, – сказал он.

– А ты не хочешь что-нибудь загадать? – спросил я.

Сокамерник выгнул спину, потянув плечи назад.

– Да вот, как раз думаю об этом. Столько всего хочется, даже не знаю, что выбрать.

Он медленно направился к кровати. Улегся, заложив руки за голову, и уставился в потолок с задумчивым лицом.

Я налил себе коньяка и выпил залпом. Подумал, что в таком количестве алкоголя, что у меня в крови, могут утонуть десятки муравьев.

Я ерзал на кресле. В какой-то момент решил перестраховаться и написать им еще пару вопросов, как вдруг почувствовал полное бессилие. Спустя миг я осознал, что не могу пошевелиться. Возникло ощущение, что я проваливаюсь куда-то далеко, словно уже лечу вниз с обрыва прямо в реку. В сознании все запутывалось, смешивалось, переливалось и растворялось. Далее полная тьма – безграничная и всеобъемлющая.

Я открыл глаза. Хотя неправильно так выразиться, поскольку я сразу обнаружил, что у меня нет век. Все было размыто, виднелись только какие-то неровные линии, перепонки. Через несколько секунд мир слегка прояснился. Земля была серой, а передо мной кое-где торчали изогнутые прутья, похожие на скрюченную арматуру. Я видел не более, чем на 4-5 метров (по моим нынешним представлениям о расстоянии, а в реальности это, наверно, 4-5 сантиметров), а дальше все размывалось в нечеткое месиво. Проглядывались лишь смутные очертания гигантских предметов, но совершенно непонятно – каких именно. Перед глазами маячили коричневые ворсистые антенны, и я понял, что это усики. Они непрестанно двигались и, с одной стороны, я ощущал их, как часть себя, но с другой – как нечто отдельное, неподвластное моим решениям. Я нагнул голову и увидел свои передние конечности того же цвета. Они были покрыты жесткими черными волосами и по своей форме напоминали штатив или ножки космического корабля. Я попытался повертеть головой, чтобы осмотреть себя сзади, но не очень-то получалось. «Шея» поворачивалась нормально, но глаза глядели только прямо перед собой. Тогда я покрутился вокруг. По бокам земля плавно уходила вниз, обрамленная волнистыми ухабами. Я направился влево.

Поначалу я боялся сделать шаг, чувствуя себя неуверенно в новом теле. Но все мои шесть лап работали, будто сами по себе, по непостижимой комбинации. У меня не получалось идти медленно и плавно, я передвигался рывками. За долю секунды преодолевал те 4-5 метров/сантиметров, что в пределе моей видимости. И у меня захватывало дух от такой скорости, это напоминало скачки, только мои лапы неустанно двигались. Я и представить себе не мог, что можно так быстро перебирать ногами. Правда, из-за плохого зрения я боялся во что-нибудь врезаться. И врезался – в податливые прутья, которые гнулись под моими ударами (я догадался, что это волоски и ворсинки, только непонятно на чем). Но я не чувствовал боли, мое тело было, словно цельная гибкая кость. А мои усики тем временем непроизвольно и резво ощупывали все, что оказывалось в пределе их досягаемости. Серую поверхность, прутья, которые попадались по пути, будто всюду была опасность.

Земля быстро уходила вниз и через мгновение я уже полз вертикально. Почти сразу перед глазами появилась коричневая поверхность, расположенная перпендикулярно. Я с легкостью перелез на нее. Здесь все было в тонких трещинах и буграх. Впереди слегка размыто виднелась противоположная серая стена, так же округло загибающаяся. Слева было темно, похоже, там стены смыкались. Потому я повернул направо.

Поверхность напоминала почву. Я молниеносно очутился на краю, где она вертикально убегала вниз. Без раздумий я пополз навстречу неизвестности. Мне попалось ровное ущелье (в природе такая безупречность форм невозможна), далеко уходящее в стороны. Забравшись немного внутрь, я проворно перелез через него и устремился вперед. Точнее вниз. Теперь я бежал беспрерывно, ничего не опасаясь, и у меня не возникло ни головокружения, ни дискомфорта.

Я быстро достиг перпендикулярной стены похожего цвета. Только эта была покрыта большими трещинами и выбоинами, забитыми черной твердой субстанцией. Похоже, это была грязь. Значит, передо мной паркет, а сползаю я с кресла. Но что это были за стены на кресле – серые, с изогнутыми прутьями-волосками? Я попытался задуматься, проанализировать, но ничего не получалось. Очевидно, мой мозг, хоть и перенесся в муравья, но в таком сжатом состоянии утратил львиную долю своих способностей. Но как же им удалось все-таки сохранить его и скомбинировать с органами чувств насекомого? Снова пустота. Да уж, я никогда не понимал, как работают технологии.

Я перебрался на пол и пополз вперед.

Наконец до меня дошло, что я пребываю в царстве всевозможных ароматов. Паркет, кресло, серые стены – все обладало своим строго очерченным запахом и, кажется, я ощущал их через усики. Также вокруг меня витало и много других ароматов, которые я не мог определить. Но они не смешивались, а были каждый по отдельности, и я легко их запоминал, даже без привязки к чему-то конкретному. С таким нюхом я мог бы стать экспертом по запахам, я бы складировал их в память сотнями.

Поначалу я опять забоялся столкновений и бежал рывками. Но потом установил четкий темп. Я мчал так быстро, что это сравнимо со скоростью автомобиля, по крайней мере, по ощущениям. С легкостью перемахивал через узкие ущелья, разделяющие половицы, даже не замедляя шаг. И главное – я не заметил, чтобы мое тело сильно напрягалось, и не чувствовал усталости.

Вдруг я услышал какой-то шум. Громкие и мощные удары, от них слегка вибрировал пол. Я остановился и повернулся всем телом к источнику звука. Из марева приближался гигантский силуэт, уходящий далеко ввысь. Затем он склонился надо мной – что-то огромное, с очертаниями человека. Наверное, это был Виктор.

Чертово зрение! Если бы я знал, что муравьи так плохо видят, то загадал бы стать кем-то другим. Я ведь хотел разглядеть все те обычные предметы, которые превратились теперь в каменных исполинов. А получил пять сантиметров нормальной видимости и бескрайний размытый пейзаж за ее пределами. Может, муравьи и научились с этим жить, опираясь на нюх или другие органы чувств, но для меня это немыслимо.

Силуэт зашевелился и раздался новый звук, похожий на раскаты грома. Возможно, Виктор что-то говорил, но слух муравья не мог вычленить из этого слова. Да, мы живем в совершенно разных мирах. Как много меняет размер и охват восприятия.

Я взял прежнее направление и отправился дальше. Сбоку мелькнула темная колонна – наверно, ножка журнального столика – и осталась позади. В итоге я залез на камин. Стремительно ползти вверх было наслаждением. К тому же я стал испытывать азарт от своего плохого зрения. Бежишь вперед с сумасшедшей скоростью и не знаешь, что появится перед тобой в следующую долю секунды. Пару раз на полу я врезался в какие-то предметы, наверное, опилки и кусочки непонятного мусора. Сталкивался с ними головой, бывало и сильно, но почти не чувствовал боли. Пол под нашими ногами, конечно, очень грязный, просто это не заметно с высоты человеческого роста.

Ползая уже по каминной полке, я заметил, что ко мне снова приблизился силуэт Виктора. Похоже, он наблюдал за мной все это время, а я почти не мог его видеть. Вдруг я ощутил себя абсолютно беззащитным перед его гигантской фигурой. Он мог раздавить меня одним пальцем, если пожелает. Или поиздеваться надо мной – методично оторвать лапы и посмотреть, как я корчусь в предсмертных муках. Так же, как я поиздевался над назойливой мухой когда-то в детстве. Я до сих пор испытываю стыд, когда это вспоминаю.

Я сидел на кухне и читал книгу, а муха не давала мне покоя. Садилась то на руки, то на ноги, то на голову. Я бесился, отмахивался, пытался ее прихлопнуть, но она была слишком проворной. Возможно, перед этим произошло какое-то событие, из-за которого во мне накопилось много ярости, я уже не помню. Но она меня так достала, что я твердо решил расквитаться с ней и сделал это самым ужасным образом. Я не планировал что-то конкретное, все последующее случилось по некому мрачному наитию.

Мне все же удалось ее слегка прихлопнуть, но муха выжила. Правда, уже не могла взлететь и оглушенная еле ползла. Тогда я достал скальпель из тумбочки с медикаментами и стал отрезать ей лапы у самого основания. Отрезав несколько, я приблизил к ней лицо и наблюдал за ее мучениями. Жаль, что в ее глазах ничего не читалось, то были лишь мутные красные шарики в крошечной голове. Затем я осторожно взял ее за туловище и медленно оторвал крылышки, сначала одно, потом другое. И смотрел за корчей этого несчастно огрызка. После мне этого показалось мало, и я решил отрезать ей кусок тела сзади. Но скальпель оказался не таким острым и мне удалось только придавить его в том месте. Однако муха оставалась жива. Она продолжала двигаться и даже пыталась ползти на оставшихся лапах. А я не сводил с нее глаз. То была первобытная жестокость, вырвавшаяся из самых темных глубин моей сущности. Я купался в ней, был опьянен ею.

Потом мне еще хватило ума показать это маме. Кажется, я так сказал:

– Меня эта муха достала. Посмотри, что я с ней сделал.

При этом мне было весело, как на аттракционе. У мамы имелось чувство юмора, она не раз смеялась с моих дурачеств, наверно, на это я и рассчитывал. Но, когда она увидела результат моих трудов – бескрылую, почти безлапую, с придавленным туловищем муху, которая все еще шевелилась – то пришла в ужас. И стала вычитывать меня, мол, если достала, тогда убей, но нельзя так издеваться даже над насекомым. От ее слов весь мой жестокий азарт спал, словно пелена, мешавшая разглядеть суть происходящего. Веселость мигом улетучилась, сменившись стыдом, уколовшим в самое сердце. Я почувствовал себя неполноценным, будто сам лишился конечностей.

Мама еще сказала такую фразу:

– Ты бы лучше дал сдачи Андрею, когда он тебя обижает. А ты вместо это прячешься дома… И мучаешь бедное насекомое.

Андрей – это был мой одногодка со двора. Не столько крупный, сколько наглый и бойкий. В тот период отношения у нас не заладились, и я часто становился объектом его необузданной агрессии.

Я окончательно раздавил муху, чтобы избавить ее от страданий, и выкинул в окно. Но еще долго меня не покидал едкий стыд за мрачное стремление причинять боль, вырвавшееся изнутри и на несколько минут поглотившее меня целиком.

А вдруг я поплачусь за это прямо сейчас, и Виктор будет издеваться надо мной? Что, если это и есть цель эксперимента – заставить людей расплачиваться за свои проступки перед смертью?

От этих мыслей, проносившихся в моей муравьиной голове, я стал бегать вокруг себя, не зная, куда деваться. Потом забежал в уходящую ввысь прорезь, за толстый барьер, ограждающий меня от гигантского силуэта, маячащего вдали. Там остановился и почувствовал, что это абсурд. Но я не мог объяснить себе – почему, мозг в очередной раз отказывался анализировать. Я пытался сформировать причину – все тщетно. Но чувство никуда не девалось, и я успокоился. По крайней мере, по отношению к этой проблеме.

Теперь меня волновала слабая работа мысли. Я постарался вспомнить еще что-нибудь из своей жизни, но в ответ зияла пустота. Ничего. Ни намека на образ, словно не я ее проживал. Похоже, сейчас я могу окунуться в воспоминание, только если оно возникнет непроизвольно, если его вызовет какая-то эмоция. Да уж, не хотелось бы в таком состоянии провести остаток дней. Маленькое тело, маленький разум, маленький мир. Все очень ограничено.

Я полез вперед, скорее всего потому, что не мог дальше размышлять. Выбрался из своего укрытия и стал бесцельно ползать по каминной полке. С трудом вспомнил, что указал временной интервал в полчаса. Но теперь границы времени совершенно размылись.

Мне показалось, что я ползал еще очень долго. Но я уже не испытывал удовольствия, даже от своей скорости. Потом все закончилось.

Я очнулся в своем теле. Виктор до сих пор стоял возле камина, спиной ко мне. Наверно, еще секунду назад наблюдал за ползающим муравьем. Но я снова сидел в кресле и, когда зашевелился, кожа скрипнула и он обернулся.

– Ах, вот ты где. А то я смотрю, что муравей пропал.

Он вернулся к своему креслу, сел и с улыбкой спросил:

– Ну что, как путешествие?

Мое тело налилось свинцом, и я стал вяло вращать запястьями и разминать плечи. Я был еще обескуражен.

– Странно, все тело затекшее, хотя я только что в него вернулся, – отрешенно сказал я.

– Просто оно все время оставалось здесь, – сообщил Виктор.

– В смысле? – Я оторопело взглянул на него.

– Пока ты был в муравье, твое опустевшее тело сидело в кресле с закрытыми глазами.

– Да?

Я не мог в это поверить. Собеседник лишь развел руками и сказал:

– Видишь, им так это удалось. Значит, они не превращали тебя в насекомое, что действительно абсурдно, а просто переместили твой разум в тело существующего муравья. Это тоже, конечно, удивительно, но звучит все-таки более правдоподобно. А главное – у них получилось, и ты снова человек. ­– Виктор усмехнулся и добавил: – Пока не увидел тебя возле столика, боялся встать с кресла, чтобы ненароком не раздавить…  

Я все еще был шокирован первой информацией и перестал слушать. Вспомнил серые закругленные стены с волосками-прутьями, их положение по отношению друг к другу. Посмотрел на свои серые брюки с дыбящимися складками по бокам штанин (волнистые ухабы) и сообразил, что это были мои ноги. Выходит, в облике муравья я ползал по собственному телу, но из-за плохого зрения даже не понял этого. Тело было обездвижено, лишь моя пустая оболочка. И потому, наверное, я не различил силуэт своего туловища, вдавленного в кресло. Еще бы, поначалу у меня была полная дезориентация.

– Что ж, человеком быть приятней, – сказал я, погодя.

– Я так понимаю, опыт был не самый удачный? – спросил Виктор.

– Скажем так – не такой, как я ожидал. Я ужасно видел – пять сантиметров, а дальше все размыто. Не мог соображать. Вот, разве что, классно было быстро бегать, а в остальном…

Я покачал головой с гримасой неодобрения. Сокамерник сидел, закинув ногу на ногу, и задумчиво щупал лацкан смокинга. Потом он заговорил:

– Так часто бывает – мы не знаем, чего хотим. В жизни еще, если и приходит ответ на наши желания, то всегда не вовремя. Не в тот момент, когда нам это нужно. И всегда все получается не так, как мы себе представляли. – Он пожал плечами. – К сожалению, мы плохо понимаем реальность, соответственно, еще хуже ее предвидим.

– Да, – согласился я и отвел глаза в сторону. – Тогда что же я здесь делаю?

– Загадываешь желания, – сразу ответил Виктор.

– Чтобы убедиться, что я не знаю, чего хочу?

– А для тебя это новость? Ты же и раньше это понимал. Брось, неужели это единственный опыт, который ты намерен извлечь из данной комнаты? По-моему, она открывает гораздо больше возможностей. – Пауза, затем он добавил: – И даже по этому вопросу – благодаря тому, что ты сразу получаешь желаемое, ты сможешь быстрее сориентироваться, что тебе действительно нужно. В обычной жизни ответ, если и приходит, то с большой отсрочкой.

Я на секунду задумался.

– Хорошо. Сейчас мне нужна одежда под обстановку, как у тебя, – сказал я и загадал фрак.

Нечего киснуть. Мы едим вкусную пищу, пьем изысканную выпивку, общаемся. Мы словно на празднике, а я всегда любил эти простые радости. И хочу одеждой подкрепить эту иллюзию.

Пока ждал, я стал размышлять, что бы еще такое загадать. И быстро осознал, что я очень скован этой комнатой, как персонаж картины на камине скован цепями своих потребностей, навязанных системой. Раньше я мечтал путешествовать по миру, пожить в разных эпохах. Как и все, хотел быть успешным на фоне других, и чтобы близкие меня любили и баловали. А что я могу здесь, в этих четырех стенах? Вдобавок, когда мне осталось совсем немного. Никаких долгосрочных перспектив, только мимолетные радости. Да, здесь можно исполнить лишь свои несбыточные дурацкие прихоти, вроде как переспать с актрисой или превратиться в иное существо. С другой стороны, большинство заключенных, обреченных на смертную казнь, не имеют такой возможности. И я, наверно, должен быть благодарен судьбе за дарованный мне шанс. Но… как научиться его ценить?

Не знаю, нужно просто загадывать. Загадывать все, что придет в голову.

 

 

4

 

Я одел новоприбывший фрак, с соответствующей рубашкой. Мы перекусили и выпили, текла вялая беседа ни о чем.  

Несмотря на недавнее оживление, я опять погрузился в смуту, потому что не мог придумать себе никакого развлечения. Чем больше я размышлял о своих желаниях, тем больше впадал в ступор. Они словно отгородились от меня толстой стеной. Иногда в голове возникали слабые всплески неясных порывов, но тут же затихали, и я не успевал их разглядеть.

– Помнишь, ты говорил, что тебе столько всего хочется – не знаешь, что и выбрать, – сказал я Виктору. – Так вот, я никак не могу понять – чего я сейчас хочу… Как-будто вообще ничего.

– Такое состояние порой можно назвать блаженством, но не в этом случае, – ответил собеседник.

Сделал вид, что задумался, хотя мне вдруг показалось, что он заранее заготовил ответ, словно в точности знал мой предстоящий вопрос. Понимаю, это звучит странно, но в нем неожиданно проскользнула какая-то актерская фальшь. Может, он просто любит притворяться киношным персонажем? Эдаким загадкой-интеллектуалом с зашифрованными ответами на все вопросы.

Виктор между тем заговорил со своей привычной снисходительной улыбкой, призванной расположить к себе строптивого и глупого подрядчика.

– А ты попробуй наслаждаться преддверием. Смаковать саму возможность, что ты можешь загадать любое желание. Иногда вкус этой возможности бывает ярче, чем само событие. И если ты так сделаешь, то расслабишься и, глядишь, с легкостью поддашься порыву. Но не надо торопить его и насиловать. Пусть все происходит естественно.

Он с самодовольным лицом отхлебнул с бокала.

– Я вот все время наслаждаюсь этим преддверием. Но пора уже и мне что-нибудь загадать. И я решил последовать твоему примеру – превратиться в какое-то животное. Буду воробьем. – Виктор сверкнул глазами. – Воробей маленький и места здесь для него достаточно. Он быстрый и летает. То, что надо. Я, правда, еще думал, может, стать ласточкой, она тоже шустрая. Но потом понял, что выбирать ласточку – это как-то не по-мужски.

Он засмеялся со своей шутки, считая ее остроумной. Я из солидарности присоединился коротким смешком.

В итоге он написал запрос в планшете и стал ждать. А я захотел прилечь после обильной пищи и алкоголя. Все равно место желания занято. Я лучше пока отдохну, расслаблюсь, как рекомендует Виктор, и может, в голову придет что-то интересное. В конце концов, он, похоже, прав. Что приносит больше удовольствия – исполнение желания, неуклюже адаптированного под рамки реальности, или обладание возможностью загадывать, что угодно?

И почему даже в конце жизни я еще так мало умею и так плохо понимаю себя?.. Наверно, мне просто не хватило времени. Все пролетело в суете и хаосе, от одной мелкой проблемы к другой, с редкими проблесками радости. Я и не заметил, что много лет, как червь, копошился в грязи своего тщеславия и ничтожных стремлений, заполняющих пустоту, среди таких же червей. И возможно, делал бы так до старости, если бы мне не сказали: «Хватит!». Я посмотрел на картину на каминной полке и обнаружил нечто общее с ее персонажем уже в более буквальном смысле. А вообще, удивительно, как перед лицом смерти все становится неважным… Да, смерть все обесценивает, точнее показывает, как мало вещей обладают подлинной ценностью.

Я лежал и думал обо всем этом со странным спокойствием. Раньше я предполагал, что в такие моменты буду паниковать, но реальность и тут подбросила мне сюрприз. Впрочем, если жизнь моя была бессмысленной, то и смерть – всего лишь ее последний этап – не стоит украшать священным ореолом.

Настоящие друзья остались в юности – кого-то ситуация отбросила далеко от меня, а кто-то просто перестал таким являться. Большинство уходило тихо и незаметно, без какой-либо драмы и громкого хлопка двери. Их отсутствие я замечал потом, когда тишина вдруг начинала резать слух… Любовь?.. Да, я любил и сильно, но это было так давно, что перестало иметь для меня значение задолго до того, как я сюда попал. Женщин у меня было не мало, особенно в последнее время, но почти никто из них не вызвал у меня сильных чувств. В этом вопросе я скорее руководствовался бессознательным инстинктом – как можно больше продолжить род, хотя род так и не продолжил. Так что, мне не за что уцепиться, поэтому я равнодушен. Я полностью свободен перед лицом смерти.

С этими мыслями я задремал. Но ненадолго, меня разбудило чириканье воробья. В первый момент мне показалось, что я нахожусь на улице, что все это мне приснилось. Но нет, вокруг все та же комната с искусственным желтым светом. Я лежу во фраке, а под потолком резво летает воробей и неугомонно чирикает, как заведенная игрушка. Он часто садился то на комод, то на камин, то на шкаф. Один раз даже сел на оскалившегося бронзового волка в углу кровати и нагло затараторил в мою сторону на своем птичьем языке. Наверно, высказывал восторг своим новым обликом. Затем он сорвался с места и полетел дальше, делая в воздухе невероятные зигзаги.

Я перевернулся на бок и снова закрыл глаза. Звуки воробья напомнили мне о природе. О лесах, о неподвижных, вселенски спокойных деревьях. О местах, где жизнь протекает в своем времени, где ее порядок не меняется на протяжении тысяч лет. А не так, как у нас, где каждое десятилетие образуется новое поколение, отличимое от предыдущего. Да, хотелось бы сейчас оказаться в лесу, жаль, что это выходит за рамки дозволенного. Помню, там мне всегда становилось хорошо. Природа насыщала меня созерцательным умиротворением, которого мне вечно не хватало с моей нервозностью. Исконная среда обитания, откуда вышло все человечество. А потом завертелись шестеренки прогресса, и мы растерянные толчемся друг возле друга в душных городах.

Я опять погрузился в сон, как вдруг громкое чириканье выдернуло меня назад. Проклятый воробей! Во мне резко поднялась ярость, перехватившая дыхание. Я захотел схватить его, швырнуть об пол и растереть ботинком, пока он не превратится в кровавую лепешку. И когда я это представил, вместе с гневом во мне возникло еще одно чувство. Пьянящий, жестокий азарт, пробирающий до дрожи. Такой же, как я испытывал, когда издевался над мухой в детстве. Похожий на огромный темный цветок, распустившийся во мне в момент убийства. В мгновенья, когда нож входил в плоть того парня, я задыхался от его аромата. Теперь же данное чувство подпитывало осознание, что воробей – это Виктор. Что так легко можно лишить жизни человека, просто раздавив ботинком. Хотя он тоже имел такую возможность, когда я был муравьем, но не воспользовался ею…

Злость понемногу утихала. Я подумал, что ничего не знаю о Викторе, хоть мы и болтаем тут довольно долго. Он может сделать со мной все, что угодно, уличив правильный момент. И если я буду не в состоянии защитить себя, то звать на помощь мне некого, убежать тоже не выйдет. Он может, например, превратиться в какое-то крупное животное и загрызть меня насмерть. Или втайне загадать ствол и изрешетить меня пулями, когда вдруг взбесится по ничтожному поводу. А что? В контракте четко указано: «Любое желание в пределах комнаты». К тому же я до сих пор не знаю главную цель эксперимента. Единственное, что по данному поводу сказал координатор своим неизменно сухим тоном, это:

«Если вы узнаете цель эксперимента, то перестанете вести себя естественно, и тогда все сорвется. И не пытайтесь разгадать ее сами. В любом случае вы будете далеки от истины»

А может, истина в том, чтобы посадить вместе двух незнакомых людей и посмотреть, как скоро они возненавидят друг друга и дойдут до кровопролития?! При каком сочетании характеров конфликт назреет быстрее, а при каком – медленнее? Такое вполне вероятно, когда незнакомцы долго находятся в закрытом помещении. Ведь, если снять слой цивилизованности, то люди – это хищные звери. Как те бронзовые львы на комоде, как оскалившиеся волки на кровати. Правда, двоих людей маловато. Чтобы быстрей и эффективней доказать нашу темную природу, сюда надо посадить человек пять, не меньше.

Я попытался отогнать эти мысли, но внутри саднил комок нереализованных порывов. И вдруг я подумал, что вот оно желание! Я могу впервые выпустить ярость по назначению. А именно – расквитаться с кем-нибудь из прошлых обидчиков. Всем в жизни встречались такие, которые наносили удар (не обязательно в прямом смысле), пользуясь каким-либо превосходством, и делали это часто. Именно они навсегда дают тебе понять, что иерархия и насилие правят мужчинами. А порой и что «ад – это другие люди», как выразился некий философ лет сто назад. И по закону этой же иерархии, когда ты не можешь дать отпор, накопленная обида выплескивается потом адовой смолой на оппонента более слабого. Так и происходит круговая порука жестокости. И как же часто бывало, что меня по мелкой причине сокрушал гнев, и я думал, что не на том человеке отыгрываюсь. Но теперь у меня есть возможность не передавать дальше, не быть вынужденным элементом этой гадкой системы, а повернуть реки вспять и влить жестокость обратно.

Когда Виктор закончил свои бестолковые полеты в облике воробья (видимо, он тоже установил лимит в полчаса), я уже знал – кто будет жертвой. Этот парень первым и пришел ко мне в голову. Но я еще полежал, нежась в воображаемых ситуациях, в которых я расправляюсь с другими кандидатами. Все взвесив, я решил, что далеко не все из них заслуживают серьезного наказания, но этот человек – без сомнений. Я даже подумал – что, если призвать сюда нескольких прошлых обидчиков? И быть среди них, как вершитель судеб перед строем заблудших душ. Но потом пришел к выводу, что лучше это будет расплата один на один, словно удачный случай из реальной жизни. Дженнифер Сатерен им удалось воссоздать во всех деталях, значит, и тут они должны справиться.

Виктор вернулся в свое тело, которое все это время, как и мое тогда, оставалось в кресле. Вяло зашевелился, заскрипела кожа. Я встал с кровати и почувствовал, что меня лихорадит от возбуждения. Когда я лежал, внутри у меня разгоралось пламя, и теперь это был пожар, жаждущий выплеснуться наружу.

Пока Виктор разминал конечности, я уже писал запрос в планшете. Как положено по инструкции, излагал все коротко. Программа всегда удивительно точно угадывала мои намерения. Задавала правильные вопросы и сама принимала решения по способу исполнения. А может, это ложь, и за программой скрываются люди?

«Антон Кулибов. Учился со мной в одной школе, был на год старше. Он все время пытался издеваться надо мной» – написал я.

«Сколько ему будет лет сейчас?»

Я подумал, что ему около 30-ти и уже хотел написать, чтобы был его настоящий возраст, но отдернул руку. Он может теперь выглядеть, как угодно. Быть толстым, обрюзгшим и несчастным, совсем не таким – наглым и агрессивным – каким был в школе. Я ведь не видел его все эти годы. По сути, Антон может оказаться совершенно другим человеком, а это охладит мой пыл. Я еще чего доброго размякну, сжалюсь над ним и так и не смогу отомстить. Но, с другой стороны, если он будет школьником, то уже с высоты моего возраста покажется ребенком. Это тоже внесет сомнения.

Значит, пусть будет юношей, например, 19-ти лет. Тогда он еще не сильно поменяется, но все-таки будет достаточно взрослым, чтобы отвечать за свои поступки. 19 лет – прекрасный возраст, период рассвета. Тогда-то я и встану у него на пути, как гора, которую нельзя обойти, ха-ха.

Я написал в планшете 19.

«Он понимает, что происходит и где он находится?»

Тот же вопрос, что и с Дженнифер Сатерен. Я вспомнил, как иногда мечтал, уже будучи взрослым, чтобы он встретился мне на улице. Когда я куда-то шел и во мне по какой-то причине кипела злость. В такие моменты я представлял, как виртуозно и беспощадно буду его избивать. Я написал:

«Антон не знает, где он, но его это не волнует. Пусть все произойдет, как неожиданная встреча на улице»

Далее я задумался, как с ним разделаться. Может, заказать кастет или нож? Но потом решил, что лучше всего голыми руками. Ведь, если бы я его встретил на улице, то при себе у меня не было бы никакого оружия. Дрался я довольно давно, последнюю потасовку в тюрьме нельзя назвать удачной – меня избили. Но еще помню, как это делается.

А что, если в стычке один на один он меня одолеет? Антон крепкий парень, я могу и не справиться. Тогда все желание насмарку.

Хоть в большом мире это было бы невозможно, здесь я могу позволить себе маленькую хитрость. Когда во сне мне случалось драться, мои руки обычно были ватные. Я наносил удары невероятно медленно и, как ни пытался, ничего не мог с этим поделать. Я попросил программу, чтобы то же самое произошло с Антоном, когда он будет обороняться.

Я сидел и ждал, а Виктор уже пришел в себя после перевоплощения.

– Я вижу, ты времени не теряешь.

– Да… Надо исполнить одно желание, – ответил я, смотря прямо перед собой.

– ­Надо? – переспросил он с иронией. – Прямо-таки необходимость?

Я покосился на него. Неизвестно, как Виктор отреагирует на все, что здесь случится. Может, предупредить его заранее? Нет, не стоит, пусть это будет сюрприз. Он еще не знает, на что я способен, так теперь узнает.

– Я тебя только попрошу, – начал я. – Ни при каких обстоятельствах не вмешиваться. Это мое желание.

Виктор насторожился.

– Хорошо… Оно меня не касается?

– Абсолютно не касается, – отчеканил я.

– Ладно. – Он изучал меня взглядом.

– Вмешаться можно только, если ситуация будет угрожать моей жизни. Но это маловероятно.

Повисло неловкое молчание. Но мне было плевать, меня разрывало предвкушение удивительного приключения. После разговора оно стало еще более реальным, осязаемым, вот-вот это произойдет!

Мы все еще не проронили ни слова, когда я услышал за спиной шаги. Я обернулся и выглянул из-за кресла. Антон спокойно шел к нам – моложавый, самоуверенный и необыкновенно реальный. На юном лице красовалось привычное наглое выражение. Одет он был в джинсы и тонкий свитер. Мне даже показалось, что это тот же прикид, который он носил в выпускном классе. Хотя вряд ли, я ведь об этом им не говорил, соответственно знать они такого не могли. Однако одежда добавляла максимальной правдивости. То, что Антон был постарше, ничуть не портило ситуацию. Прошло много лет, образы в памяти затерлись и мне он казался таким же, каким я его запомнил.

– Жека? – увидев меня, он остановился. – Ничего себе, сто лет тебя не видел.

Я встал, обошел кресло и сделал пару шагов к нему. Невероятно, но передо мной стоял именно он, ни единого намека на подделку.

«Значит, впредь я смогу загадывать не только актрис, но и девчонок, которых я знал» – пронеслось у меня в голове.

Антон в удивлении меня разглядывал, затем криво усмехнулся.

– А что это ты так вырядился?

Он спросил это в своей обычной манере – слегка вызывающе. Я иронично улыбнулся в ответ. Похоже, он даже не знает, как называется этот наряд.

– Был на приеме.

– На приеме?

– Да, на приеме у королевы, – сказал я.

На моем лице отразилась насмешка. В свою очередь лицо Антона стало тупым и суровым.

– Ты что решил беса погнать? Развести меня хочешь?

Отлично! Те же словечки, что он употреблял тогда, пришедшие с эпохи юности. Из той поры, когда любая мелочь могла привести к драке и такие шутки со старшими всегда плохо заканчивались. Я снова там, только на этот раз я приготовился бить.

Антон, увидев мою реакцию – удовлетворение, а потом серьезность – искренне удивился. Но замешательство, не свойственное его характеру, не успело развернуться и быстро переросло в агрессию.

– На хрена ты это дерьмо напялил?!

Это уже было не просто хамство, а и угроза.

– А какое твое собачье дело, мразь?! – заорал я.

Антон замахнулся, но сделал это очень медленно. Я с легкостью отбил удар и заехал ему с правой. Он упал на задницу, на лице была растерянность. После секундной заминки он встал. Из губы шла кровь, он сплюнул в сторону и сказал:

– Ну все, тебе хана, ублюдок!

Он подскочил ко мне и попробовал сделать обманное движение левой рукой, чтобы тут же ударить правой. Если бы не проблемы со скоростью, я бы не успел защититься. Но сейчас его движения напоминали замедленную съемку, к тому же в ударах не было силы. Все получилось, его руки действительно стали ватными, как у меня во сне. Я отбил первый, второй удар и заехал ему в зубы. Пока он падал, я попытался догнать его второй рукой, но кулак лишь проскользнул по плечу.

Фрак сковывал движения, и я снял пиджак, оставшись в брюках и белой рубашке. Швырнул его на кровать.

Антон лежал полубоком, опершись на локоть. Он намеревался подняться, и я ударил с ноги ему в грудь. Из него вырвался сдавленный крик, он откинулся на спину. В глазах снова читалось удивление, но прибавилось кое-что еще, тем более не свойственное его самоуверенной натуре. Это был страх. Антон казался совершенно беззащитным, я впервые видел его в таком состоянии. Но не испытал ни малейшей жалости. Наоборот, это было ликование, жестокий триумф. Темный водоворот снова поглотил меня.

Антон опять перевернулся на бок, хотел встать, и я со всей силы влепил ему с ноги по морде. Послышался хруст костей, наверно, это был нос. Он откинулся на спину так резко, как будто его сбила машина. Лицо стала заливать кровь, но мне этого было мало, слишком легкая расправа.

Я уселся на него сверху. Теперь глаза его были затянуты пеленой боли, замешательства и ужаса. Антон вяло попытался выползти из-под меня, но сил не хватало. Я снова заехал ему с кулака. Потом еще раз и еще. Бешено молотил, пока его лицо не превратилось в кровавое месиво. Кровь брызгала на мою белую рубашку алыми каплями. Наверно, странная картина – человек так прилично одетый, среди мебели девятнадцатого века забивает беднягу до смерти…

Я остановился, когда руки стала пронзать боль. Встал со своей жертвы. Антон был еще жив и даже в сознании, но еле шевелился. Лицо – кровавая маска, глаза закрыты.

Я резко обернулся, вспомнив, что Виктор где-то здесь рядом. Он стоял возле камина и оторопело смотрел на происходящее. Его щетинистое лицо приобрело болезненный желтоватый оттенок. Он казался запуганным мальчишкой в неуместной взрослой одежде.

Похоже, что-то в моей позе и настроении заставило его отвернуться и покорно сесть в кресло.

Я вновь посмотрел на жертву, распластанную на полу. Это было мщение за всех страдающих и слабых, никак иначе. Мщение назад по цепочке, как оно и должно быть.

Сердце все еще колотилось, но адреналин уже покидал мое тело. Черная пелена медленно сползала.

Я пошел к своему креслу и уселся в него. Окинул взглядом рубашку – она была заляпана кровью, особенно на рукавах. Костяшки начали ныть.

­– Надо будет сменить костюм, – буднично сказал я.

После долгое время смотрел прямо перед собой, ни о чем не думая. Глянул на Виктора. Он встретил меня все тем же испуганным взором. Затем он обернулся в сторону Антона, но ничего не предпринял. Не пошел к нему, не стал пытаться помочь, просто сидел. Я счел это уважением к моей просьбе «не вмешиваться» и остался доволен. Да и какой смысл ему помогать, это всего лишь робот, играющий свою роль. Очень реалистичный робот…

Еще долго в комнате царила тишина, даже Антон не издавал ни звука. Потом Виктор прочистил горло и робко заговорил:

– Надеюсь, на то были веские причины…

Я медленно кивнул.

– О да… Поверь, они были.

– Ну что ж, в таком случае…

Опять молчание. Разговор не клеился, но тут Виктор наконец сформулировал мысль и продолжил:

– В таком случае я рад, что ты использовал свое желание. Что ты знал, чего хотел. Ведь, в конце концов, мы здесь делаем, что хотим.

Он слабо улыбнулся, хотя нездоровый цвет лица еще не прошел. Я улыбнулся в ответ. Мне вдруг захотелось обнять Виктора. Как старого друга, обнять и похлопать по спине за его чуткость и понимание. Может, меня одолел этот прилив товарищества в противовес жестокости, которую я совершил? Вполне вероятно, но спустя пару секунд я обнаружил следующее желание – я снова хотел женщину.

Но сперва поесть.

 

 

5

 

Я заказал себе картофельное пюре, сочный стейк и греческий салат с сыром «Фета». Вместо крепкого алкоголя предложил взять бутылку хорошего вина и бутылку «Мартини» для разнообразия. Виктор охотно согласился.

Также я обновил рубашку. Вставая, чтобы переодеться, я обнаружил, что Антона уже не было. И никаких следов крови на полу, будто ничего не произошло.

Когда я вернулся в кресло в сверкающей белизной сорочке и вновь надетом поверх пиджаке, на журнальном столике уже стояли еда и напитки. Я набросился на них, словно не ел два дня.

Виктор понемногу приходил в себя. Вино, которое я ему изрядно подливал, вернуло румянец на обескровленные щеки. Он еще не чувствовал себя в прежней роли снисходительного интеллектуала, но уже был к этому близок.

– Женя, скажи мне, кто же это все-таки был? – осторожно спросил он, медленно перебирая вилкой еду в тарелке.

Я молчал и Виктор с подозрением смотрел, как я быстро уплетаю пищу.

– Или мой вопрос – это тоже «вмешиваться в твое желание»?

Я наконец поднял голову и взглянул на него, пережевывая. Затем посмотрел в сторону и после паузы сказал:

– Его зовут Антон. Мы учились в одной школе, он был на пару лет старше.

– Этот?.. Но он же совсем мальчишка!

– Я загадал такой возраст, – пояснил я, удивленный его неожиданной тупостью.

Снова мне показалось, что он играет роль. На этот раз он как будто слегка переигрывал.

Виктор хмыкнул.

– Ясно… Он доставал тебя в школе?

– Еще как.

Собеседник замялся, похоже, взвешивал факты. Потом заговорил:

– Что ж, тогда он, наверно, это заслужил… По сути, месть – вещь деструктивная, но, возможно, тебе это было нужно. К тому же реальный Антон не пострадал, а только его прототип. Зато ты утолил свою жажду расправы над ним. Идеальная комбинация.

­– Согласен, но откуда они все это знают? – спросил я. – Не только внешний вид, а и повадки, любую мелочь. Прототип Антона был такой, что не отличишь.

Виктор пожал плечами.

– Двадцать первый век, в системе есть абсолютно все. В социальных сетях полно видео, по которым легко собрать информацию о поведении и манере выражаться, словарный запас и наклонности можно узнать из постов. Конечно, перед камерой и в обычной жизни люди ведут себя по-разному. Но я слышал, что есть современные программы, которые применяют невероятные алгоритмы и по этим данным запросто копируют любого человека.  

Наступила долгая пауза. Мы молча ели, запивая вином, тостов уже не говорили. Затем Виктор впился в меня пристальным взглядом и спросил:

– Женя, скажи мне честно – все было именно так, как ты рассказал?.. Про твое случайное убийство.

– В смысле? – Я замер с непережеванным куском во рту.

– Ну ты говорил, что это было убийство из самозащиты, а еще сказал, что «сильно порезал» того парня. Сочетание этих двух фраз мне сразу показалось странным, а теперь, после того, что я увидел… Не особо верится в твою историю. Я начинаю думать, что все было слегка иначе.

Виктор говорил об этом совершенно спокойно, даже с легкой иронией. Словно он – хозяин положения, и от меня не может исходить никакой опасности. Несмотря на то, что он пытался вывести меня на чистую воду в очень серьезном вопросе. Но больше всего меня поразило – как он догадался?!

Я молча сидел, дожевывая пищу, и поглядывал на него исподлобья.

– Брось, хватит скрывать. Расскажи мне правду, теперь-то какая разница, – продолжал Виктор. – Прости, что напоминаю, но ты и так приговорен к смерти. И то, что ты поделишься – уже никак не повлияет, а только облегчит твою моральную участь. Ведь умрешь ты в любом случае, от этого не спастись. Но, с другой стороны – разве все мы на протяжении жизни не знаем, что наш путь когда-нибудь закончится?

– Ты что, ангел у небесных ворот? – грубо ответил я. – Не собираюсь я ничего рассказывать. Кто ты мне такой вообще?! И можешь думать, как угодно. Считаешь, что все было наоборот, что это я напал на прохожего с ножом в руке? А мне плевать!

– Откуда тебе знать, что я подумал? – спросил Виктор, сохраняя вселенское спокойствие.

– Хватит мне глаза замыливать! – взорвался я. – Считаешь меня обычным убийцей – это твое дело. Но не забывай, что ты тоже завалил человека, притом девчонку. И тебя, как и меня, ждет смертная казнь. Это так, к слову.

Сокамерник вздохнул и снисходительно улыбнулся. Чертова ухмылка, которую хочется выбить с его лица, содрать ее вместе с кожей.

– Но я же сказал тебе правду о том, что со мной произошло.

Пауза. Он посерьезнел.

– Я не думаю, что ты сам напал на того парня. Может, ты не услышал, но я сказал, что ситуация обстояла «слегка иначе»… по моему мнению.

– Хорошо подмечено – «слегка иначе», – огрызнулся я. – Вот только все, что я говорил про суд и про то событие – было правдой.

– Да, но все-таки что-то не вяжется. Дело в деталях. Предположим, этот парень подошел к тебе на улице. Он был пьяным и вредным – богатые детки такими бывают, это, так сказать, их любимое амплуа. Он был самоуверенным, поскольку привык, что из любой ситуации его за уши вытянут, шлепнут по заднице и отправят дальше бороздить просторы роскошной жизни. Ты, возможно, отреагировал грубо, что вполне тебе свойственно, и он достал нож. В потасовке тебе удалось завладеть ножом и, чтобы не погибнуть, пришлось его применить. Ситуация вроде бы логичная. – Виктор почесал подбородок, погрузился в себя. – Ты удивишься, если узнаешь – сколько людей в наш гуманистический век носят с собой нож или пистолет. И как много из них достают оружие в критических ситуациях. Чем дальше мы от кровавого прошлого человечества, тем больше им это кажется просто игрой. Правда, даже среди этих людей ничтожно малый процент доходит к тому, чтобы применить оружие. В твоем случае это произошло и здесь как бы все понятно… Но то, что последовало потом – для меня загадка. Если бы ты нанес ему один-два удара, это было бы убийство из самозащиты. Но ты искромсал человека в клочья… Почему? Откуда вдруг такая жестокость?

Внутри у меня все похолодело. Виктор говорил об этом так, словно знал все досконально и лишь разыгрывал неведение.

– Может, у тебя был неудачный день, – продолжал он. – Может, предыдущие события разболтали тебе нервы. Но этого еще недостаточно для объяснения. А вдруг у тебя всю жизнь это копилось?.. И подавлялось. И ты ждал повода, чтобы наконец-то выплеснуть гнев. Возможно, ты много лет в тайне мечтал совершить убийство, но хотел, чтобы это был человек агрессивный и склонный к насилию. Ты ведь гуманист и не терпишь подобных вещей. Таким образом, как будто искупаешь грех за свои темные стремления… Не знаю, думал ли ты об этом в тот день, но повод тебе подвернулся отличный. Что может быть лучше, чем убить опасного ублюдка из самозащиты. Жаль только, что ублюдок оказался влиятельный, иначе тебе бы сошло это с рук. Хотя вряд ли, с учетом того, как ты вошел в раж.

Что происходило с моим лицом? Сперва мне показалось, что оно застыло, словно маска. А потом отделилось от меня и продолжило выполнять функции без моего участия. Во мне же трепетал мальчишка, которого отчитывали за издевательства над мухой. И все тот же стыд, заставляющий съеживаться. Проблема была не только в том, что Виктор сказал правду, а еще и в том, как он преподнес эту историю. Небрежно, поверхностно, но тем не менее выхватил самую суть. На суде таких речей не звучало. Там все доискивались причин моей личной неприязни к убитому, не понимая, что он стал для меня ключевым образом.  Так и не узнав до конца мотив, они отрыгнули шаблонную версию и радовались, что назначили мне казнь. Мало ли, что еще вытворит такой непредсказуемый субъект.

Помолчав немного, Виктор продолжал:

– Хоть твоя история достаточно необычна, она все же не уникальна. В мире нередко случаются убийства, на первый взгляд ничем не мотивированные. Люди вполне приличные вдруг взрываются и совершают кровавое преступление. Так что не далеки от истины были обвинители в суде, когда объясняли причину твоего поступка. А все это происходит потому, что свойственная человеку агрессивность, жестокость, желание причинять другим боль – никуда из нас не девались. Они посеяны природой и взращены прошлыми поколениями. На протяжении тысяч лет человечество лелеяло их, прикрывало лозунгами и честью. С расцветом гуманизма их попытались упразднить, но наверно прошло еще мало времени. Эти качества людей забиваются внутрь и порой неожиданно дают о себе знать, спровоцированные ничтожным поводом. Накопленная агрессия, всепоглощающая из-за долгого скрывания, съедает человека, словно жерло пожара. В прошлом, когда насилия было больше, человек легче с ней справлялся, потому что периодически выпускал ее. Жестокости был выход и возможность себя применить, как это ни печально. Теперь же это мрачный зов природы из глубины веков, подавленный инстинкт.

Удивительно, но после этих слов я испытал облегчение, даже благодарность к Виктору. Его речь будто оправдывала мои наклонности и деяния, масштабировала их до уровня общества, тем самым избавляя меня от одиночества перед этой проблемой. Спасительное избавление… Я снова ощутил порыв дружеской признательности к Виктору, несмотря на все его предыдущие слова.

Этот порыв затмил мне глаза, я забыл испугаться. Ведь что-то было не так, наш разговор приобретал совсем иной оборот. Откуда он знает о моих мотивах убийства, о моих наклонностях? Ну ладно, предположим, о моей тяге к жестокости ему подсказало избиение Антона. Но обо всех деталях того события, о моих внутренних переживаниях он никак не может знать.

Тем временем Виктор спокойно сидел в кресле, закинув ногу на ногу и сложив руки на колене. Он не отрываясь смотрел на картину на каминной полке, словно обнаружил в ней новый смысл. Я молчал. Он повернулся ко мне и как-то странно улыбнулся. Это не была его обычная снисходительная улыбка, нет. В этой проглядывалось облегчение и горькое принятие мира, каков он есть.

– Все, пора заканчивать, – неожиданно сказал он. Отвернулся и крикнул в потолок: – Ребята!

Позвал он их тоже спокойно, как будто приглашал садиться ужинать. И при этом дважды хлопнул в ладоши. Так хлопают, чтобы зажечь или выключить свет при наличии звуковых датчиков. И действительно свет погас. Но перед этим мне показалось, что комната исчезла, растворилась сразу после хлопка.

Меня окутала непроглядная чернота, возникло ощущение свободного падения. И пока я проваливался в эту бархатную тьму, откуда-то издалека (то ли сверху, то ли снизу) до меня доносилось журчание, напоминающее шум реки. Мощное перекатывание воды в узкой вене.

Похоже, настал этот момент, и я лечу вниз, прямо в реку. Но я не ощутил страха. Все чувства умерли вместе со мной.

 

 

6

 

Я открыл глаза, словно вынырнул из реки на сияющую поверхность. Вокруг был яркий свет, полная дезориентация. Передо мной возник силуэт в белом халате, ощупал мою голову, снял с нее какие-то присоски. Я возликовал – значит, мне удалось спастись!

Эта мысль, слабо пробившаяся сквозь пелену растерянности, придала мне сил. Видимость улучшилась, на меня наплыла белая комната. В ней находилось много мониторов и масса других электронных приборов. На экранах что-то писалось мелким шрифтом, кое-где были картинки, но их тоже я пока не мог разглядеть. Однако я сразу понял, что уже бывал в этой комнате.

Я попробовал повернуть голову и в шее стрельнуло. Она сильно затекла, будто я много времени провел в сидячем положении. Я хотел было потянуться к ней рукой, и с удивлением обнаружил, что руки привязаны к стулу, на котором я сижу. Дернул ногами – они тоже привязаны. Теперь я пленник. Хоть я и раньше им был, но, по крайней мере, мои движения так не ограничивались.

Стул был современным, белым (по цвету к комнате) и мягким, покрытым кожзаменителем высокого качества. Сидеть на таком должно быть удобно, но у меня возникло непреодолимое желание встать и размять конечности. Казалось, я просидел так целый день, но я же только сюда попал! Складывалось впечатление, что в забытьи я пробыл не больше пары минут. С другой стороны, появилось противоречивое чувство, что «комната желаний» осталась в далеком прошлом. Новейшие приборы и мониторы начисто развеяли иллюзию девятнадцатого века, которая царила в том помещении.

Я осторожно размял шею и снова попытался осмотреться. На этот раз получилось лучше. И вдруг я заметил, что сбоку, чуть сзади меня, сидит Виктор. От смокинга и след простыл, на нем был белый докторский халат и прямоугольные очки без оправы. Непривычно было видеть его в новом облике, но это без сомнений был он. Виктор по-товарищески улыбнулся и спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Я молчал, мои глаза забегали в непонимании.

Он поднялся, пододвинул свой стул поближе, повернув немного ко мне. Так, чтобы мне не приходилось сильно выворачивать шею. Теперь его стул расположился по отношению к моему под таким же углом, как и кресла в «комнате желаний». Наверно, он и размещал их там. Ведь уже и так понятно, что Виктор здесь не просто заключенный, иначе, почему я привязан, а он нет?

Он уселся, сложил руки на груди и уставился на меня. Не знаю, чего он ждал – чтобы я кричал и требовал объяснений? Но я молча буравил его суровым взглядом. Дружеская признательность исчезла вместе с комнатой.

Виктор тоже не произносил ни слова. Лишь внимательно на меня смотрел, словно хотел проломать между нами стену и услышать мои мысли. В глазах у него застыл интерес.

Наконец любопытство возобладало во мне. Я осуждающе закивал.

– Так ты, значит, тоже координатор.

Он улыбнулся все той же ухмылкой.

– Не совсем. Я создатель проекта.

Я недоверчиво посмотрел на него. Виктор развел руками.

– Просто я люблю принимать непосредственное участие в эксперименте. Потому что только я до конца понимаю его цели… Уже не мало людей прошло через «Падение в реку Карцер». В чем-то разных, в чем-то похожих. Правда, настоящего падения никогда не состоится, это всего лишь легенда. Места, описанного в ней, не существует.

– И зачем эта легенда? – спросил я презрительно.

– Она формировалась долго и сложилась из нескольких случайных деталей. Помнишь, когда ты только попал в комнату, я спросил: «Как ты думаешь, когда начнется падение?». В данном вопросе был подвох, потому что падение начинается сразу, как испытуемый оказывается в комнате. Это погружение в собственное сознание, открытие своих подспудных желаний, зачастую это и моральное падение. Ирония в том, что все это не происходит в нашей реальности. И когда участник возвращается в действительность, он слышит странное журчание, напоминающее шум реки. Это уже…

– В смысле?! – перебил я Виктора. – Что ты имеешь ввиду под «нашей реальностью»?

Он отмахнулся.

– Не торопись. Я сначала доскажу тебе про значение легенды, раз ты уже спросил, а потом перейду к вопросу о реальности.

Он выдержал паузу, наслаждаясь своим превосходством, и продолжил:

– Так вот, странное журчание – это уже чисто технический нюанс. Когда человек переносится из комнаты в действительность, то слышит этот звук. Его каким-то образом создают приборы. И наконец Карцер… В этом заключена особая изюминка. Как ты, возможно, знаешь, в прежние времена «карцером» называли определенную камеру в тюрьме. В нее сажали заключенного на пару дней за плохое поведение, там было темно и совершенно нечего было делать. В этой камере человек был отрезан от внешнего мира, сидел в потемках и наверняка полностью погружался в себя, в свои мысли, начинал мечтать и фантазировать. Мне кажется, что в нашей комнате разыгрывается нечто подобное – человек погружен в свои желания и, благодаря ее уникальным свойствам, может их реализовать. Но, как и в настоящем карцере все не происходит на самом деле, так и наша комната лишь иллюзия, поток грез.

Виктор задержал на мне пристальный взгляд. Я смотрел на него в недоумении.

– То, что мы с тобой пережили, не было подлинным, в нашем понимании этого слова. – Он указал рукой на свое лицо. – Как видишь, здесь мне нужны очки, а там я без них обходился. Вот тебе первое отличие… Помнишь, перед тем, как попасть в комнату, ты проходил последний тест. В этом помещении, на этом стуле. Потом координатор сказал, что введет тебе снотворное, потому что путь в комнату сверхсекретный. Так вот, ты отсюда так и не вышел. Тебя ввели в состояние, которое можно назвать сном, но это не верно. Тебя подключили к нашей системе и в ней ты создал свое подобие «комнаты желаний», наверно такой, как ты ее представлял. Система четко контролировала твое сознание, не позволяя фантазии разгуляться и увести куда-то не туда. Наша программа отлично знает, на какие кнопки надавить, чтобы тебе казалось все взаправду и текло в одном русле. Но это не так трудно, речь же не идет о твоих грезах во сне. Это некий другой мир, который вы создаете вместе с системой. И он уже существует не только в сознании испытуемого, потому в него можно проникнуть извне. Это как виртуальная игра, к которой подключаются другие участники. Но хозяин в ней ты и мы попадаем в твой мир.

Виктор откашлялся и задумчиво осмотрелся вокруг.

– Я бывал в разных комнатах, каждый видит ее по-своему. У одного она походила на каюту космического корабля, другой вообразил странный кабинет, обставленный футуристическими произведениями искусства. Ребята поскучнее видели обычную современную комнату, либо что-то среднее между врачебным кабинетом и тюремной камерой. Ты представил антураж девятнадцатого века, потому что любишь антиквариат, фильмы про то время. Считаешь, что тогда было лучше или, по крайней мере – изысканней. Удивительно, как такой романтический настрой совмещается с твоей грубой и нервозной натурой… Но системе все равно. Ты мог даже не думать об этом, осознанно не фантазировать. Она просто вытягивает твои подспудные предпочтения и образы, и доводит их к чему-то конкретному. Все в комнате – это был ваш совместный творческий продукт. Все, за исключением двух вещей, которые я заложил в программу и которые присутствуют в комнате любого испытуемого. Это картины с человеком в цепях и с падающим человеком.

Виктор сделал паузу и посмотрел на меня. Наверно, он ждал вопросов, диалога, хотел, чтобы я продолжал игру. Но я молчал. Он покивал, досадно поджав губы, отвел глаза в сторону и сказал:

– Я сам их нарисовал. И считаю их очень уместными в нашем эксперименте. Картина про падение прямо намекает участнику на его будущее, если говорить о легенде. Она изображает это в других красках, потому что по иронии жизни я нарисовал ее задолго до возникновения данной комнаты. Но это не важно. Картина напоминает испытуемому, что скоро конец и надо собраться, выжать максимум из сложившейся ситуации, все-таки смерть не за горами. Да я и сам не раз об этом говорил, в ходе эксперимента стимулировал тебя загадывать желания. Я всегда так делаю и скажу тебе, что многие быстрее вовлекаются, ты слишком осторожен. – Виктор стал потирать запястье. – Вторая картина уже более серьезная. Она рассказывает о человеке, которого сковывают, держат в цепях его стремления. Большинство людей кладут жизнь на достижение банальных целей, таких как показное материальное благополучие и социальный статус, где даже женщина воспринимается частью этих явлений, а не отдельным желанием любви и семейного уюта. Человек оказывается в плену у своих целей, а в случае успеха – и у своих приобретений… Надеюсь, эта картина наталкивает участника задуматься о собственной жизни, подвести итоги перед скорым концом. С другой стороны, она косвенно показывает, что человек всегда был заложником своих желаний, которые проявляются в данной комнате. Ведь они давно в нем сидят, наверно, всю жизнь тлеют где-то в глубине души. Я предполагал, что затем испытуемый проанализирует прожитые годы под новым углом, попытается понять – в каких ситуациях эти скрытые порывы влияли на его решения и поступки. Но, вопреки моим ожиданиям, это мало кто делает.

Виктор замолчал и уже не смотрел на меня. Но я почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

– Откуда ты можешь знать?!.. Кто там что себе думает.

Вопрос вырвался неожиданно. Я был удивлен и испуган, но голос мой, как обычно, прозвучал с угрозой.

Виктор презрительно взглянул на меня.

– Неужели ты заговорил? А то ведешь себя так, будто я тут издевался над тобой и не сделал ничего хорошего. – Он обиженно отвернулся. – Да уж, мало кто понимает, чем я здесь занимаюсь.

Я не отреагировал на его выпад. Что это вообще за цирк?! Я сижу, привязанный к стулу, со мной играются, как с подопытной крысой, смотрят, что будет, если подергать за ниточки, а он еще ждет благодарности?! Уверен, что никто из предыдущих участников его тоже не благодарил. С тем, как он людей водит за нос и упивается своей властью… Я бы сейчас с удовольствием раскроил ему череп, сфотографировал и перед смертью показал ему фото, чтобы он увидел, что его мозг ничем не отличается от других. А все его речи – это самодовольство и интеллектуальная дрочка, ничего более. И пусть сдохнет с пониманием – кто он такой, ведь он так мечтает, чтобы мы сдыхали с этим пониманием.

Виктор встал и начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. Настоящий ученый, обдумывающий великие идеи. Таким он хотел казаться в своем белом халате.

– Ты можешь не слушать меня, если тебе неинтересно, если тебе плевать, – заговорил он. – Я так или иначе доскажу все до конца. Хотя бы для себя и ради эксперимента. Кроме тебя, немало людей прошло через это, и я уже многого натерпелся. Некоторые были лучше, некоторые хуже. Ты должен понять, что не являешься уникальным для своей социальной прослойки. Да и я понимаю, что глупо надеяться встретить спокойного и разумного человека, среди осужденных на смертную казнь. Хоть я выбираю не отпетых головорезов, а людей, которых, так сказать, случайно занесло в этот круг. Но мне запрещено проводить опыты на других, потому приходится довольствоваться тем, что есть. А знаешь, какая главная причина запрета? Добровольное согласие. Если бы испытуемый с самого начала понимал, что его ждет и подписывал открытое соглашение, то участников стало бы гораздо больше. Но такой подход противоречит самой сути эксперимента, он просто не состоится, если человек будет сразу все знать.

Камнем преткновения стал момент этичности. Мол, нельзя залазить человеку в голову и расшифровывать его мысли, тем более без его ведома. Закон о сохранности личных данных требует неприкосновенности в таких вопросах. Однако даже фотоны ведут себя иначе, когда за ними открыто наблюдают, что уж говорить о человеке. Если он поймет, что его мысли слышат, исчезнет искренность, и он станет совсем по-другому думать и поступать. То же самое произойдет, если испытуемый узнает, что его ждет в конце и зачем, собственно, затевается этот эксперимент.

Я заметно напрягся и инстинктивно дернул конечностями, пытаясь освободиться. Виктор взглянул на меня, как на обиженного ребенка, которому он отказал в покупке сладости.

– Женя, да не переживай ты так. Мы не знаем каждую твою мысль досконально. Наша программа не умеет читать мысли, к тому же прочитать их скорее всего невозможно. Мы же не думаем последовательным текстом, лишь малые отрывки проговариваем внутренним голосом. Остальное – это просто импульсы. А наша программа скорее… улавливает общее настроение. Так как она подключена к тебе и комната – продукт вашего совместного творчества, то она легко фиксирует твои нейронные связи, порывы сознания. Эта чисто математическая для нее информация накладывается на сведения о тебе, которые мы получили из предварительных тестов… А почему же, ты думаешь, их было так много? Конечно, наша система еще получает данные из соцсетей и вообще, прочесывает интернет в поисках всего, что с тобой связанно, но это второстепенно. Основу закладывают тесты, это выжимка твоей личности.

В общем, программа все это анализирует и приблизительно понимает, о чем ты думаешь. Например, при ситуации твоего превращения в муравья. Ты волновался – что же будет с твоим телом, и она это учла. Программа переместила тебя в насекомое, а твою опустевшую оболочку оставила в кресле. Если бы ты не переживал по этому поводу, то она бы так не ухищрялась, чтобы тебе угодить. Также, подойдя с логической точки зрения, ты задумался – что же станется с твоим сознанием в таком сжатом состоянии. Программа учла и это… А когда ты вспомнил свою детскую пакость, которой стыдишься, она уловила общее настроение без каких-либо деталей.

Я заерзал на стуле. У меня возникло ощущение, что какой-то инородный организм поселился у меня в черепе. Нужно заблокировать все мыли, ни о чем не думать!

Виктор по-отечески улыбнулся.

– Успокойся. Я понимаю, это неприятное чувство, когда кто-то копался в твоей голове, но теперь это позади. Такое происходит только во время эксперимента, а сейчас ты отключен от системы. Ну а я мыслей читать не умею. Обо всем этом я узнал, потому что заглянул в отчет, пока ты был без сознания.

Виктор замолчал и снова прошелся вокруг комнаты. Я сидел с каменным лицом, стараясь ни о чем не думать. Не то, чтобы моя голова всегда заполнена мыслями, но ни о чем не думать оказалось довольно сложно.

– Раз за разом я пытаюсь расслабить участника, чтобы он просто загадывал желания, – продолжал Виктор, то останавливаясь, то возобновляя шаг. – Чтобы он наслаждался жизнью перед скорой смертью. И всегда это получается с трудом, хотя мы находимся в комфортной для него обстановке, по сути, в его воображении. Как выяснилось, человек любит преграды на пути к счастью. Когда их убирают, сперва он в растерянности, ждет подвоха. Потом начинается самое интересное – он загадывает желание за желанием, обнажая свою натуру. Каждое следующее становится изощренней предыдущего, но они почему-то не приносят ему удовлетворения. Казалось бы, что может быть лучше – получить неограниченный доступ к любой возможности, тем более перед смертью. Но вместо того, чтобы сосредоточиться на счастье, как на внутреннем состоянии, из человека вылезают его скрытые наклонности, либо запрещенные обществом, либо которые он не успел воплотить на свободе.

Ты оказался склонным к жестокости. Все эти бронзовые львы на ручках комода, скалящиеся волки на кровати – лишнее тому подтверждение. Ведь их создало твое подсознание. Правда, среди участников это не редкое явление. Во-первых, речь идет о людях, осужденных в основном за убийство, а во-вторых, это ответная реакция на гуманизм и безопасность нашего века, как я уже говорил. Бывали ребята и похлеще. Например, один воспитывался в верующей семье и из-за этого ненавидел религию всеми фибрами души. – Виктор покачал головой и рассмеялся. – То был самый агрессивный атеист из всех, что я видел. Под конец он так разошелся, что захотел помочиться на алтарь с фигурами апостолов. В комнате воссоздали алтарь, он сделал свое дело, но после ему этого показалось мало. Он потребовал высушить его и чтобы доставили молодую и красивую монашку. Как только желание осуществилось, он возлег с монашкой на алтаре. И я замечу, что это был не милый семейный секс.

Но главное – это не сделало его счастливым. Лишь последующие полчаса он был радостным, налегал на еду и алкоголь, но то была нервозная радость. А потом в нем проснулся стыд, придавивший его к земле. В итоге, утолив свою извращенность, свое тайное желание, которое он не смог бы выполнить в реальности, человек не получил самого главного – умиротворения. Но где же обещанное счастье, фактически ради него затевается эксперимент?!

Я с удивлением и недоверчивостью посмотрел на Виктора. Он кивнул.

– Да, я исследую вопрос «счастья». Началось это с проекта для людей, живущих без цели и во всем разочаровавшихся. «Комната желаний» должна была послужить им разрядкой, вернуть ощущение радости. Но мой проект запретили для широкого использования, побоявшись привыкания, потери чувства реальности и еще некоторых побочных эффектов. Ну и, конечно же, из-за отсутствия «добровольного согласия». Ведь я хотел не только помочь непосредственным участникам, но и собрать бесценные данные, которые в будущем пригодятся для многих других. Без этого мой научный проект превратился бы в новое явление поп-культуры, а я не мог такого допустить. Все-таки мне удалось убедить нескольких инвесторов и пару влиятельных ученых в своих идеях, и мне разрешили практиковать на смертниках в условиях строжайшей секретности. Чтобы слухи не распространились в интернет и чтобы к нам каждый день не приходили горе-бизнесмены с предложением развернуть подпольную сеть таких «прибыльных» развлечений.

Хотя я начал довольно поздно. Первым актом этой пьесы была идея, пришедшая ко мне еще в юности:

«Что, если появится комната, в которой человек сможет осуществить любое свое желание?! Какая же это эмоциональная разрядка для тех, кто утратил вкус жизни. Путь к пониманию себя, да и вообще, такая возможность – это источник безграничного счастья!»

Виктор оживленно жестикулировал, изображая приторный восторг, охвативший его тогда. Затем он напустил на себя скепсиса и сказал:

– Результаты моих исследований словно призваны доказать обратное. Что такая свобода скорее вредна человеку. Что глупо искать счастье во внешних обстоятельствах.

Потом я нарисовал картину про человека в цепях, надеясь, что испытуемый обратит на нее внимание, задумается и приведет меня к интересным выводам. Но особого сдвига не происходит. – Виктор вздохнул. – Однако я решил продолжать. Поиск рецепта счастья вполне может отталкиваться от противоположного – исключать несчастья. Я записываю все данные и сохраняю отчеты, они в любом случае полезны. К тому же сложно отказаться от роли джина, жаждущего узнать – какое желание ему загадают на этот раз. – Виктор расставил руки, словно хотел обнять всех участников или охватить свою огромную власть, свое гигантское эго. Глаза его улыбались. – Разнообразие колоссальное, хоть оно и вписывается под некоторые общие черты. И я двигаюсь вперед, все же нередко бывало, что ученый стремился к одному открытию, а в итоге находил нечто совсем другое.

Я понимаю, что дарю испытуемым чудесные возможности, но вместе с тем использую их для исследований, от которых им никакого проку, потому что они смертники. Зато вы служите на благо человечества, служите великой цели и помогаете решать самый важный вопрос нашего времени – вопрос счастья. Ведь, когда мы построили гуманистическое общество, живущее в комфорте и долголетии, то обнаружили, что не стали счастливее. И поняли, что это главная проблема, из которой нужно искать выход. А то, что на этом пути такие, как ты, немного страдают – вынужденная жертва. Поиск Эльдорадо всегда был кровавым делом. И таким он остается по своему духу и определению даже в гуманистический век. Только теперь мы наконец осознали, что Эльдорадо спрятан не во внешнем, а во внутреннем мире.

Виктор остановился и задумался. Медленно закивал, видимо, соглашаясь с собой, намотал очередной круг по комнате.

– Ты уж извини, что нагрузил тебя, – сказал он. – Почувствовал потребность все это проговорить… Но замечу, что я далеко не с каждым был так откровенен. И считаю, что поступил честно, дав тебе всю информацию перед концом. Я был искренним с тобой.

Сглотнув слюну, я спросил:

– И что будет дальше?

Мой голос прозвучал хрипло и как-то блекло, словно связки застоялись после долгого молчания. Виктор поджал губы и сказал:

– Ты умрешь.

Мне вдруг стало страшно. Так страшно, что показалось, будто в груди у меня образовалась Черная дыра, проламывающая кости и засасывающая мое тело внутрь себя.

– Не стоит волноваться, – заговорил Виктор. – Ты же и раньше знал, что смерть неизбежна. Лекарства от этого еще не придумали, так что и я через какое-то время разделю твою участь. Да, ты довольно молод, но о приговоре тебе известно уже не один месяц. Правда, не будет падения в реку, все произойдет менее эпично, зато быстрее и безболезненней. Смерть – это эпос лишь в индивидуальном представлении, а для реальности это рутина, потому что людей слишком много.

Я хотел задать вопрос, но язык окаменел. Тело не слушается меня! Все же я собрался с силами.

– Когда… это случится? – выдавил я сиплым голосом.

Виктор тяжело вздохнул и опустил глаза. Но через секунду его лицо просияло.

– Слушай, а я же могу вернуть тебя в комнату.

Я оторопело посмотрел на него.

– Да, ты вернешься в комнату и выберешь себе смерть, какую захочешь. Можешь заснуть и не проснуться или раствориться в белом сиянии или даже во время секса. Испустить дух прямо на женщине в самый сладостный миг. – Виктор рассмеялся. Его щеки порозовели от неожиданной веселости.

Еще не до конца понимая, что происходит, я ухватился за эту возможность, как за последний шанс получить радость в жизни. Сердце заколотилось в предвкушении.

– Впрочем, в договоре так и указано, – заметил Виктор. – Что после завершения эксперимента я должен осуществить приговор. И это не «Падение в реку Карцер», об этом мы только рассказываем, потому что мне нравится эта легенда. Но совершить такую казнь мне бы не позволили даже самые расположенные ко мне судьи и директора тюрьмы. Это выглядело бы чересчур не гуманно по сравнению со смертельной инъекцией, которую сейчас применяют. Потому в договоре сказано, что ты вернешься в «комнату желаний» и выберешь себе смерть. Программа создаст фантазию, а мы умертвим тебя здесь, быстро и безболезненно. Такой пункт есть, он затерялся среди десятков других, но почти никто из участников не читает договор полностью.

Виктор смотрел на меня улыбаясь. Сперва его взгляд казался дружелюбным, но постепенно он становился все пристальней. И как-то незаметно превратился во взгляд ученого, с интересом разглядывающего бактерию в микроскопе.

– Я бы мог подарить тебе эту возможность, еще одно удовольствие, приятную смерть. Но… я не стану этого делать. – Он выдержал торжественную паузу, в глазах его появился новый блеск. – Я никогда не делал таких исключений и знаешь почему? Это удивительное чувство – давать возможность, а потом ее отнимать. Иметь подобную власть. Когда в твоих руках жизнь и смерть человека… и ты решаешь, как ему умирать.

Я побледнел и застыл, словно статуя. На лице Виктора отразилось удовлетворение, но какое-то совсем другое, злорадное. Такого я у него не замечал раньше. Наконец он отвел глаза в сторону и сказал:

– Да, между нами есть кое-что общее. Только я не убегаю от своих наклонностей, да и применение они находят более изысканное. И я не обманываю себя мыслью, что я жесток только с теми, кто этого заслуживает, как делаешь ты. Это всегда вранье и нужно это признавать. Я жесток с теми, с кем могу себе это позволить. То, что это оказались убийцы, осужденные на смертную казнь – лишь стечение обстоятельств, которым я грамотно воспользовался. Это не несет в себе никакой миссии, кроме главной цели эксперимента – поиска счастья. – Он задумался и добавил: – Но то, что я получаю удовольствие от некоторых аспектов моей работы, отнюдь не значит, что я не серьезно отношусь к самим исследованиям.

Виктор замолчал и погрузился в размышления. А у меня внутри бушевал смерч, в котором все перемешалось.

Затем он спокойно подошел к правому боковому монитору и ввел что-то на экране. Обернулся и сообщил, не скрывая гадкого самодовольства:  

– Через минуту ты умрешь.  

Я понял, что это он привел приговор в исполнение своими нажатиями на экране. Я стал нервно оглядываться, ожидая палачей. Но в комнате никого не было, кроме нас двоих.

Виктор смотрел на меня, не отрываясь. Я жадно хватал ртом воздух, губы пересохли. Воспаленный мозг пытался соображать. Я с досадой подумал:

«Жалко, что я не хозяин положения, что мне не удалось его перехитрить. Что я не дух мщения, дух страдания, порожденный этим экспериментом. Что все это не оказалось ловушкой для Виктора и что теперь я не выйду легко из ситуации. А может, все так и есть, просто я об этом забыл?!

Что за идиотские мысли?!»

В комнату никто не входил, время поджимало.

И вдруг я почувствовал, как по всему телу разлилось вселенское спокойствие, как пришло полноценное смирение. Вся моя жизнь представилась мне законченной совершенной симфонией. Из нее исчезли нервозность и стремления.

Я посмотрел в упор на Виктора. Не знаю, заметил ли он изменения в моем взгляде.

Тихое механическое жужжание позади стула. И прежде, чем я успел повернуть голову, острая игла вонзилась мне в шею. Мир заслонила пелена боли.